Василий Каменский - Василий Каменский . Проза поэта

А еще поведали рыбаки, что на митрополичьем дворе головой над стрельцами поставили Ивана Красулина — тайного верного друга Степана, вольницей ловко подосланного.

А еще поведали рыбаки, что астраханцы-сермяжники ждут не дождутся удалых спасителей.

Степан бросился с вольницей на струги.

И поплыли по Болдинскому рукаву, оттуда в проток Черепаху, а там заплыли в речку Кривушу с южной стороны, где в виноградных садах зрел виноград для гостей.

Вечером на астраханских кремлевских башнях зазвонили тревогу колокола.

В Успенском соборе в большой колокол ударили, митрополит богослужение открыл, чтобы анафеме предать Степана и его вольницу.

Помолившись за низвержение супостата, положив слезные земные поклоны за сохранение града сего, предав анафеме богоотступника бунтаря-вора, разбойника Стеньку и его приспешников, митрополит рек перед воеводой, боярами, купцами, начальниками, духовенством:

— Всевышний вседержатель, ты, который владычествуешь силою морей и укрощаешь возмущение волн, помози нам, покажи величествие твое и прослави десницу твою, и даруй победы. Да воскреснет бог и расточатся врази его. Господи, помилуй нас и воссияй нам свыше.

Анафема окаянным супостатам, нехристям, басурманам. Анафема! Анафема! Анафема!

Митрополит благословил воеводу, князя Прозоровского, икону поднес.

Воевода исступленно бегал по городу с иконой:

— Православные, руби, режь, разбойников нещадно. Стрельцы, спасайте веру христову, царя-кормильца, отечество божие. Будет вам награда великая. Бей собачьи головы, бей, режь, руби, отражай. А еще, бояре, стрельцы, шибче надо смотреть, чтобы голытьба астраханская не взбунтовалась здесь, внутре, а взбунтуется, — всю голытьбу велю перевешать, смолой засмолить; сам жечь живьем буду.

Купцы, бояре орали:

— Слушайте воеводу!

— Слушайте митрополита!

— Сражайте воров!

— Губите разбойников дьявола Стеньки Разина!

— Анафема преступникам!

— У них песьи головы!

— У них хвосты чертовы!

— Ишь, как воют за стеной — чистые волки, песиголовцы.

— Господи, помилуй нас.

Набат на сторожевых башнях, колокольный гул церквей, яростный шум, треск, пальба, вой, ругань, стоны, охи, причитанья, беготня, пожары, дым — все слилось в одну бешеную кашу.

Васька Ус и Фрол, переодетые монахами, пробрались внутрь стены и наказывали астраханским сермяжникам:

— Как только наши удальцы покажутся на стене, значит, разом бросайтесь на бояр, пушкарей, стрельцов.

Держите уши востро и глаз со стен не спущайте. Бегите по голытьбе астраханской и всем этот наказ Тимофеича дайте.

Бабы-сермяжницы вопили:

— Ну, погоди, воевода, погоди… Там за стеной Степан Тимофеичу — у него будем женскую правду искать… Он ли не заступится за нас, горемычных баб. Ведь солнце он, наш Степан-то! Он в огне не горит, в воде не тонет, сабля его не берет, пушка дымом исходит, топор отскакивает. Вот какой! Он ли, солнце красное, не осветит счастьем волюшки наши женские душеньки.

Затрубили сигнально трубы к сражению, ударили в гулкие тулунбасы. Запалили пушки.

Воевода Прозоровский, стрелецкие головы, дворяне, бояре, подьячие и приказные люди спешились у Вознесенских ворот и тут ждали напора.

Вдруг с южной стороны вестовая пушка дала пять выстрелов, что означало:

— Астрахань сдается.

— Ясак на сдачу!

— Пали!

— Стой!

— Ясак на сдачу.

— Где воевода? Измена!

— Ясак на сдачу.

За стеной горланили:

— Айда, сюда, сюда!

— Лезь им на боярские башки!

— Пали! Жги! Ломи!

— Давай вар!

— Лей, сыпь! Жарь!

— Тяни за ногу!

— Ставь лестницу!

— Якши, якши! Берем Астрахань!

— Наша Астрахань! Сдавайся!

— Не уйдешь, собака!

— Ha-ко, ёрзай. Шпарь!

— Стой! Держись!

— Качай, раскачивай!

— Раздобырдывай! Смоли!

— Хватай зубами! Рви! Ломись!

— Сарынь на кичку!

Воевода Прозоровский свирепо орал:

— Пали, руби воров окаянных! Обливай варом! Сваливай каменья! Режь, дави, губи разбойников! Хватай свою голытьбу, хватай изменников, — ишь бунтуются, окаянные! Баб хватайте, лупите их солеными вожжами по голым ляжкам. Господи, помилуй нас!

Васька Ус, путаясь в монашеской рясе, добыл икону, подбежал к воеводе и всадил ему в брюхо большой хлебный нож.

На стенах удальцы показались с кольями, чугунники с кистенями:

— Сарынь на кичку!

С яростным воем астраханская голытьба кинулась бить дворян, бояр, приказных, а у стрельцов отобрали ружья, пушкарей схватили.

— Лестницу! Лестницу!

— Открывай ворота!

— Впускай.

— Держи пушкаря. Лупи дьявола!

— Стой, пес!

— Идут, идут сюда!

— Разваливай камни!

— Ивана Красулина зови.

— Где Федька Шелудяк — тащи его к воротам.

— Куда попер сундук!

— Уххх! Бей!

— Хххо-ххо-хо-хо!

— Ббах!

— Живет!

— Тутошний!

— Мотри! Вот! Взяли!

— Улус!

— Ярыжку цапай бердышем!

— Падина! Шайтан!

— Взяли! Взяли!

Железно загремели Вознесенские ворота.

Степан сидел на своем беломолочном коне, в пламенно-алом кафтане, в парчовой с каменьями шапке.

Степана, по обычаю, встретили с иконой и хлебом-солью, и стрельцы с астраханцами запели:

Степан низко кланялся во все стороны на здорованья народа.

— Батюшко, здравствуешь!

— Отец родимой.

— Кормилец.

— Заступник.

— Спасение наше людское.

— Сердце наше, сердечушко.

— Спаситель сермяжный!

— Солнце наше красное!

— Воля наша.

— Тимофеич наш, краса неоглядная.

— Ой, да здравствуй-ко, батюшко!

Васька Ус веселился:

— Хлеб-соль принесли, а где щи, где каша ячменная? С чем станем каравай жевать? Давай каши, волоки астраханских щей, — нашим чугунникам жрать хочется, умаялись, сердешные.

— А и славен Степан свет-Тимофеич, — ликовали астраханцы.

Степан отвечал с коня:

— А и славен знатный город Астрахань. Бью челом тебе и до сырой земли от всей понизовой вольницы поклон кладу. Благодаренье сказываю за встречу, за помощь вашу. Пуще тому радуюсь, что астраханская голытьба вольности добилась. Значит, недаром пластались с царскими палачами. А ежели так — устраивайте, крепите жизнь вольную по сердцу сермяжному.

Степан расстегнул ворот рубахи, засучил правый рукав, взмахнул весело кистенем: