Златослава Каменкович - Его уже не ждали

— Взгляни, мама, — говорила Анна, — это же копия Ярослава. Только вот глаза не его, мои… Ярослав Ярославович…

— Да, пора бы и окрестить нашего младенца, — озабоченно посмотрела на дочь Барбара. — Но придется подождать пана Людвига.

— Ни одного письма, — вздохнула Анна. — И почему он молчит?

— Вероятно, у него нет для нас утешительных известий, — тихо проронила Барбара. — Будем ждать и надеяться, что все обойдется благополучно.

Калиновский приехал неожиданно. Фрау Баумгартен, наблюдая за тем, как он заботится о белокурой красавице и ребенке, даже с некоторой печалью сделала вывод: теперь-то этот кутила и развратник бросит свою разгульную жизнь, остепенится и станет порядочным семьянином. Да, на вид эта полька — голубка, где же у нее взялась такая сила, чтобы удержать в своих лапках такого орла?

Как-то хмурым мартовским утром Калиновский ожидал какого-то важного сообщения. Ежеминутно посматривал он на часы и уже два раза справлялся о почте.

Шенке с вежливостью отлично вышколенного лакея отвечал:

— Еще нет, гнедигер герр. [20] Милостивый господин.

И вот, когда Калиновский уже собирался приступить к утреннему туалету, Шенке подал ему на серебряном подносе продолговатый зеленый конверт.

Калиновский поспешно вскрыл его, извлек телеграмму и прочел:

«Многоуважаемый герр Калиновский! Я воспользовался вашим сообщением, сделанным два дня назад. Чтобы Вы убедились, с какой оперативностью мы работаем, можете его прочитать в сегодняшнем номере нашей газеты. Этим самым я выиграл пари, жду расчета. С глубоким уважением.

По безразличному лицу патрона иной лакей ничего не понял бы, но Шенке, конечно, догадался, что Людвиг ждал именно этой телеграммы.

— Шенке, сходите на Страсбургштрассе и принесите сегодняшний номер «Арбайтер Цейтунг», [21] «Рабочая газета». — приказал Калиновский.

У Шенке от удивления вытянулось лицо. «Герр Калиновский читает «Арбайтер Цейтунг»! Неужели и он стал социалистом? Вот удивится фрау Баумгартен, когда узнает об этом! Пойду за газетой, а потом расскажу фрау», — решил Шенке и вышел.

Калиновский успел побриться, принял душ, завязал розовый галстук, надел кремовый жилет и поверх него — голубой бархатный халат, подпоясался черным шелковым с вензелями поясом. Теперь он сидел в своем кабинете и завтракал. Вспомнился позавчерашний вечер в «Цигойнер келлер» [22] Цыганский погребок. и полупьяный хвастливый репортер из «Арбайтер Цейтунг» Ганс Фишер.

«Ну и падки же эти молодчики на сенсации, — подумал он. — И как быстро напечатали. Этот Ганс Фишер оказался деловым человеком, — Калиновский усмехнулся. — Гм, делец! Услышать кем-то придуманную ложь и напечатать ее в газете, выдавая за правду, — это скорее легкомыслие и мошенничество, чем деловитость. Между тем, Ганс Фишер все же молодец, он помог мне. Теперь посмотрим, куда денутся ваши гонор и упрямство, пани Анна. Не станете же вы теперь доказывать свою верность его могиле? Знаю я этих женщин! Дешевы их слезы… Правда, вы не похожи на тех, которых я знаю, но это, наверное, потому, что я хочу владеть вами. Вы же не женщина, а клад! Да, выходит, я женился на сейфе с отцовским золотом?»

Осторожно открылась дверь, вошел Шенке. С видом слуги, понимающего прихоти своего богатого господина, который от тоски ищет развлечений (именно так фрау Эльза-Мария Баумгартен объяснила Шенке желание Калиновского купить «Арбайтер Цейтунг»), Шенке подал Калиновскому газету.

«Странно, по дороге я успел просмотреть всю газету и не нашел там ни одного забавного анекдота», — подумал лакей.

Калиновский развернул газету, просмотрел заголовки и на четвертой странице, в отделе происшествий, нашел заметку под заголовком «Еще одно злодеяние царских палачей в России». Он быстро прочел:

«Нашему корреспонденту из достоверных источников стало известно, что в варшавской цитадели был казнен через повешение типографский рабочий Ярослав Руденко-Ясинский, двадцати пяти лет, обвиненный в принадлежности к тайной антигосударственной террористической организации…»

Калиновский прервал чтение.

— Шенке, пришлите ко мне фрейлен Марту.

Лакей поклонился и вышел.

Калиновский закурил сигарету, сел в кресло-качалку, в котором всегда отдыхал. Глубоко затягиваясь, он медленно выпускал маленькие белые кольца дыма и наблюдал, как они тают в воздухе.

Вошла молодая хорошенькая горничная немка в белом переднике и накрахмаленной наколке. Марта всегда приветливо улыбалась, и хотя ее глаза озорно поблескивали, Калиновский знал, что девушка скромна и равнодушна к делам своего хозяина.

— Пан меня изволил звать? — обратилась она, ожидая приказания.

— Фрейлен Марта, посмотрите, одета ли пани Барбара, и передайте ей, что я хочу ее видеть.

Марта поклонилась и вышла.

Через несколько минут в кабинет Калиновского бесшумно вошла Барбара в мягких туфлях, плюшевом халате. На ее голове красовался тяжелый узел волос.

— Вы хотели меня видеть, пан Людвиг?

— Да, — ответил Калиновский. Он отложил газету и поцеловал руку Барбары. — Садитесь, прошу вас, — указал он на кресло и подошел к письменному столу.

Немного подумал, глянул на двери, затем перевел взгляд на Барбару. Ничего не сказав, начал молча считать вытканные на тюлевой гардине лилии.

— Пани Анна уже встала? — наконец спросил он. — Как она себя чувствует?

— Славик поднял нас в восемь часов. Анна вернулась с прогулки и сейчас собирается его купать.

— В последнее время по ночам я что-то не слышу голоса ребенка. Не заболел ли Славик?

— Наоборот, именно сейчас он здоров, хорошо спит. Какой же он очаровательный! И, знаете, какой умный! Узнает меня издалека. Не успею подойти, как малыш улыбается мне.

— О-о, не улыбнуться такой доброй бабушке! Пани Барбара, не знаю, с чего и начать… У меня неутешительное известие для Анны. Я позвал вас, пани, чтобы посоветоваться. Вот, прочтите.

Калиновский протянул газету, указывая на подчеркнутый заголовок.

Барбара прочла заметку и растерянно посмотрела на Калиновского. Газета задрожала в ее руках, и женщина вдруг залилась слезами.

— О Езус-Мария! Я так и знала. Я этого так боялась. Бедная, бедная моя Анна… Уже вдова…

Несколько минут в комнате царила тишина, прерываемая приглушенным рыданием женщины. Наконец, немного овладев собой, Барбара сквозь слезы заговорила:

— Что теперь будет с ней? Я так боюсь… Бедная, бедная Аннуся, нет у нас счастья! Восьми лет она лишилась отца, двадцати двух — мужа… Славик, бедное дитятко, ты уже сирота… — И снова Барбара безутешно зарыдала. — Нельзя, нельзя ей показывать эту газету… Она… она у меня такая впечатлительная… С ней может что-нибудь случиться…