Златослава Каменкович - Его уже не ждали

«Бог мой, Людвиг Калиновский будет отцом!» — с насмешливой улыбкой пожимала плечами фрау Баумгартен. Нет, такого безрассудства она от него никак не ожидала. И потом, что за фантазия ехать сейчас в Россию, когда русские воюют с турками?

В день отъезда Калиновского Анне казалось, что никогда не наступит вечер. За обедом, который тянулся нестерпимо долго, она не проглотила и кусочка. Сидела молчаливая, бледная. Ее раздражал запах лаванды, шедший от Калиновского.

И хотя Анна своими глазами видела заграничный паспорт на имя Людвига Калиновского, хотя они с матерью сами проводили его на вокзал, искренне веря, что он спешит на помощь Ярославу, Калиновский, с присущей ему осторожностью дипломата и недоверчивостью дельца, скрыл от своего управляющего, что уезжает не в Россию, а во Львов.

В конце лета 1877 года, ранним утром, когда первые лучи солнца еще не успели рассеять туман, из приземистых кованых ворот варшавской цитадели, тарахтя колесами, выехала кибитка. Впереди и сзади ее, гулко цокая подковами по каменной мостовой, скакали по два конных жандарма.

В кибитке — пять арестантов в кандалах. Прижатые друг к другу, как пальцы в тесной обуви, они даже не могли протянуть ног.

Ярослав Руденко в арестантской дерюге, бледный, заросший, прислушивается к разговору двух молодых поляков, успевших за год заточения в крепости стать на целую жизнь старше: они обманули смерть, приходившую каждый день под дверь их каземата. Казнь не состоялась, ее заменили каторжными работами в рудниках и пожизненным поселением в Сибири.

Тот, которого товарищ называл Домиником, с гордым профилем и темными бровями, напоминавшими крылья птицы, возмущается низостью тюремщиков, украдкой на рассвете втолкнувших их в эту сумрачную клетку на колесах, не дав проститься с родными и друзьями.

— Оторвать от родины, семьи, товарищей… — сжимал он кулаки. — Но я бы с готовностью отдал жизнь, лишь бы освободился мой народ.

— Вы, вероятно, хотите сказать «мой народ, но без тех поляков, которые его угнетают, которые не живут в бедных лачугах варшавского Маримонта»?

Молодой поляк стремительно вскинул брови и, как Ярославу Руденко показалось, приветливо посмотрел на него. То ли потому, что он сказал это на родном языке Доминика, то ли потому, что был с ним согласен, но его взгляд был дружеским.

С минуту помолчав, Доминик вновь с жаром заговорил:

— А они боятся… «светлейший государь» и… наши польские лизоблюды. Да, боятся. Страх — первый признак их поражения.

— Чего боятся? — тихо спросил пожилой лобастый арестант.

— Кандального звона. Потому и везут нас в «карете с комфортом», а не гонят этаном. Народ не слепой: сыны «свободного» Королевства Польского и… в цепях!

— У наших палачей, друг мой, достаточно наглости, чтобы совершать и публичные казни, и тайные расправы, — возразил ему второй, белозубый юноша.

— Но все-таки нас везут, — упрямо доказывал Доминик.

— С первой же пересылки погонят этапом, — уверенно сказал лобастый арестант. — Придется отмерить ногами не одну сотню верст.

— Вы тоже в Сибирь? — спросил Доминик у Руденко.

— Нет, на юг. В Одессу. А уж после суда…

Он не закончил фразы и, растирая рукой занемевшую ногу, надолго задумался, ощущая в душе все тот же ледяной холод, как и после трагического известия из Львова.

Много дней понуро бредет колонна арестантов, звеня кандалами. Их одежда, волосы, брови и ресницы совсем поседели от пыли. Пыль хрустит на зубах, набивается в нос, в горло. Дышать становится тяжко. И люди начинают с надеждой вглядываться в каждое облако, гонимое ветром. Только бы пошел дождь… Но и дождь, если не промчится быстро, принесет настоящую беду. Тогда арестанты, проклиная дождь и свою горемычную судьбу, побредут по грязи глубиной в пол-аршина.

Ночевали чаще всего под открытым небом. А на заре, разбуженные окриками конвоиров, арестанты поднимаются, дрожа от холода, торопливо сдирают с волос и одежды колючки.

Иногда к Большому шляху сбегаются деревенские дети. Они с опаской, исподлобья провожают «пропащих людей, которых бог покинул», как про арестантов говорят старшие.

Проходит неделя, вторая, третья, а этап в пути.

Месяц минул, прежде чем вдали показались тополя и белые мазанки.

«Наконец-то дошли… это Украина», — с облегчением переводит дух Ярослав Руденко.

Придорожный «журавель» возле какого-то украинского села превращает несчастных в диких зверей. За глоток воды, нечаянно пролитый из бадейки, виновного готовы растерзать. Жадно пьют из каменной колоды, где обычно кучера останавливаются «напувать» лошадей.

Ах, разве есть силы выжидать, когда бадейка дойдет до твоих рук? И люди бросаются на землю у колодца, истыканную копытами лошадей, и жадно пьют прямо из луж.

И снова в путь.

Но что случилось? Почему по всем дорогам снуют жандармы? При звуке рожка приближающегося дилижанса колонну арестантов конвой оттесняет к обочине дороги.

«Не степной ли смерч настигает дилижанс? — думает Руденко, видя, как клубится что-то вдали. — Нет, то опять отряд конных жандармов».

Жандармы настигают громоздкий дилижанс почти у самой колонны.

— Стой! Садись! Быстро! — приказывают конвоиры.

Арестанты опускаются на запыленную полынь.

Смертельно перепуганный кучер, одноглазый, с рыжей бородой, изо всей силы натянул поводья:

— Тпрр-р-р, бисова тварюка!

Длинноусый жандарм, с лицом калмыцкого типа, придерживая рукой карабин, лихо спрыгнул с коня, который, как разъяренный зверь, грыз удила и ронял пену. Распахнув переднюю дверцу дилижанса, длинноусый жандарм грозно прокричал:

— Господа, проверка документов!

Тощий жандармский офицер не спеша слез с лошади и скрылся в дилижансе.

…С наступлением темноты этап прибыл в винницкую пересыльную тюрьму. Здесь Ярослав Руденко узнал, почему на дорогах мечутся жандармы.

Оказывается, две недели назад из киевской тюрьмы бежали политические заключенные за попытку поднять вооруженное восстание крестьян Чигиринского уезда. Их ждал суд и смертная казнь. Среди беглецов находился и сын деревенского священника Яков Стефанович, душа заговора. В какие-нибудь восемь месяцев этот энергичный, умный и решительный человек сумел вовлечь в заговор, поставленный на военную ногу, не одну тысячу крестьян из нескольких губерний. Они ждали сигнала к восстанию в первый же день ближайшего праздника.

В церквях было полным-полно народу. Крестьяне наивно верили, что сам бог исполнился состраданием к мукам и горю мужицкому и благословляет их на справедливое дело. Откуда им было знать, что еще с давних времен действует указ Петра I, который обязывает священников доносить властям о выявленных на исповеди «преднамеренных злодействах против службы государевой или церкви»? И священники поспешили донести властям о заговоре.