Златослава Каменкович - Его уже не ждали

Начались обыски, аресты. Схваченных истязали, пороли розгами, томили без пищи и воды, но они молчали словно камни.

Люди перестали ходить на исповедь.

Не зная, как проникнуть в тайну заговора, полиция бесновалась. Хватали новых и новых крестьян. Уже было арестовано больше тысячи, а крестьянское движение, подобно горной реке после ливня, бурля, разливалось вокруг.

И все-таки нашелся предатель. Им оказался содержатель кабака. Через него и узнала жандармерия имена вожаков заговора. Их схватили и заточили в киевскую тюрьму, где втрое усилили охрану. Но смельчаки не ждали покорно суда и казни. В одну из темных ночей они бежали. Вот и охотятся сейчас жандармы за отважными чигиринцами и их предводителем.

… Три недели спустя этап подходил к Одессе. И здесь тоже по всем дорогам рыскали своры жандармов. По их хмурым, злым лицам нетрудно было догадаться, что преследователям пока не удалось напасть на след беглецов.

…Около двух часов стоит колонна арестантов на перекрестке дорог, выжидая, пока пройдут войска, спешащие на турецкий фронт.

Теперь дорога потянулась через виноградники, зеленеющие широкими разливами в степи. Конвоиры держат карабины наготове. Стоит кому-нибудь отклониться от колонны на шаг влево или вправо, выстрел последует без предупреждения.

Изнуренные голодом и жаждой, с кровоточащими ранами на ногах, стертых, сбитых кандалами, этапники жадно едят глазами иссиня-черные, сочные и ароматные, как им кажется, ягоды «муската».

До чего же обессилел этот молодой, высокий молдаванин с землисто-серым, отекшим, словно после морской болезни, лицом. Потрескавшиеся губы парня что-то шепчут, но разобрать Ярослав Руденко может лишь одно слово: «Ляна»…

Может быть, это имя его сестры или невесты, кто знает? И не грезится ли ему сейчас, что не тонкие ветви лозы, а гибкие девичьи руки Ляны тянутся к нему… Как щедра к его любимой и ее подругам добрая осень! Как цветисто она разодела подтянутых, стройных девушек, усыпав их светло-зеленые платья гроздьями винограда… И может быть, в шелесте листьев, похожих на большие человеческие сердца, парень слышит голос Ляны: «Как ты долго шел ко мне… Подойди же ближе, подойди…»

И вдруг парень бросается в гущу винограда. Иссохшими губами он приникает к большой черной грозди и, осыпая ее поцелуями, шепчет: «Ляна… Ляна… Ляна…»

Внезапный выстрел. И парень без крика и стона, вскинув руки, насколько могли позволить кандалы, медленно осел и вдруг повалился лицом вниз, ломая лозы.

Подбежавший конвойный нагнулся над ним, пощупал пульс. Затем перевернул арестанта на спину и свел ему руки на груди. Выпрямился, снял бескозырку, перекрестился.

Подбежал к начальнику конвоя, доложил:

— Представился, ваше благородие.

В числе тех, кому приказали вырыть яму для убитого, оказался и Руденко, потрясенный бессмысленной жестокостью, которая совершилась на его глазах.

«Парню, видно, не больше двадцати…» — сокрушенно вздохнул Руденко, отходя от невысокого могильного холма.

Несколько дней спустя, когда его онемевшие ноги почти отказывались двигаться, а тело покрылось испариной и по лицу текли капли нота, вдруг неожиданно впереди засверкало море, залитое солнечным светом.

Недалеко от берега чайки охотились за рыбой, то падая вниз, широко распластав белые крылья, то с ликующим криком взмывая вверх.

Проплыли две большие рыбачьи лодки.

И от свежести легкого морского бриза, шума набегающих волн, что, ударяясь о прибрежные камни, рассыпались высокими фонтанами брызг, перед глазами Ярослава Руденко ожили картины детства.

…Море ласково плещется у каменистого обрыва, где на днище опрокинутой лодки сидят с удочками трое мальчуганов.

— Сла-а-а-вик! — откуда-то сверху доносится тревожный женский голос.

— Это опять попадья. Она нам всю рыбу распугает, — угрюмо роняет взъерошенный, вечно сопливый сын дьяка Лаврентия. — И чего она, Славка, так боится, когда ты на море?

Славик не любит, когда неряшливый Тишка называет его маму «попадья». Попадья толстая, курносая, и глаза у нее, как у ваньки-встаньки, бегают туда-сюда, туда-сюда… Это жена батюшки Феофана, они живут в Феодосии, Славик ходил к ним с папой…

— Христом богом, молю, сыночек, не бегай к воде, — глаза матери, всегда сияющие чистотой, сейчас полны слез. Тоненькая, совсем как девочка, только что в длинном платье, она едва не плачет.

— Не бойся, мама, я не утону, я умею плавать.

Славик уверен, что его слова как рукой снимут мамину тревогу и на ее лице появится улыбка, в которой светится что-то невыразимо нежное.

Взрослые всегда умеют так сказать, что им просто нечего возразить. Да, конечно, мама права, те двое мальчиков из рыбацкого поселка, которых недавно отпевал его папа, умели плавать не хуже дельфинов, а все-таки утонули…

Умытый, причесанный, в чистеньком отглаженном костюмчике, Славик идет с мамой в церковь. Он горд, что его мама внушает к себе уважение, потому что все люди с ней здороваются, и по их ласковым взглядам он угадывает, что они любят и его тоже.

Нет, Славик не все понимает, о чем с мамой говорят рыбачки, но одно ясно: говорят они о священнике, значит о папе. Рыбачка с большими жилистыми руками, которая несет младенца, сказала:

— Наш священник добрее, чем бог.

Отец… Он запомнился большим, русоволосым, с бородой и усами. Но при всей его степенности в его живых карих глазах часто вспыхивали искры сдержанного смеха. Устремив на человека свой добрый взгляд, проникавший, казалось, в самую глубину души, он умел успокоить, обнадежить человека.

После смерти жены священник замкнулся в себе, и Славик обрел неограниченную свободу.

Спозаранку, наскоро позавтракав и схватив в придачу кусок хлеба, он убегал к рыбакам, где пропадал весь день. Как все мальчишки, участвовал в уличных баталиях, в горячке боя кидался камнями, не давал спуску обидчикам. Одним словом, умел постоять за себя.

И каждый день он наблюдал горе рыбацкое, которому, подобно морю, казалось, не видно берегов.

Как-то вечером, когда дети рыбаков играли в прятки, Славик вбежал во двор и присел под стенкой у открытого окна мазанки. И тут он услышал, как кто-то в комнате сказал:

— А ваш поп, если хотите знать, опаснее пристава!

По низкому густому голосу Славик узнал дядьку из порта.

— Ты уж не бери греха на душу, Савелич. Истинный крест, наш священник — добрейший человек. В эпидемию скольких людей от смерти спас, а его жена жизни своей не пожалела.

«Это сказал рыбак, у которого шаланда «Мария», — узнал мальчик.

— Да?

— Таких людей поискать надо.

О, как мальчик был благодарен, что рыбаки не давали его отца в обиду.

— Уши вянут вас слушать! — усмехнулся Савелич. — Что господин Любченко, скупая у вас оптом рыбу, держит вас за горло, вы знаете. Что он нажил миллион на вашем горбу — вы тоже знаете. Что пристав, прохвост и взяточник, всегда держит сторону любченков, вы тоже понимаете. А вот что поп разжимает ваши кулаки, которыми надо стукнуть по любченкам, этого вы не понимаете. «Все люди братья», — проповедует он с амвона. Хорошо, пусть братья. Но почему вы — нищие и обездоленные? Почему ваши дети ходят босыми и оборванными? Почему вы живете в таких халупах? А ваши «братья» любченки живут в роскошных дворцах. Их дети учатся в гимназиях. Где ж тут правда вашего попа?