Борис Ярочкин - Тайга шумит

— Любушка, что с тобой? — видя, как жена изменилась в лице, спросил Михаил, присаживаясь рядом и обнимая ее за плечи. — Ты о чем?

Любовь Петровна отвернулась — на нее пахнуло водочным перегаром.

«Успел уже! — с неприязнью подумала она, но сказала другое:

— О птицах думаю, Михаил.

— Об утках? — Он в недоумении посмотрел на птиц. — А что о них думать? Прекрасное жаркое я сейчас приготовлю, по-охотничьи. Выпотрошу одну и с перьями в угли. Пальчики оближешь!

— Я не об этом, — с досадой поморщилась Любовь Петровна. — Ведь сейчас нельзя стрелять дичь: утки линяют, а выводки малы. Это не охота, а уничтожение…

— Ерунда, Любушка, — добродушно усмехнулся Заневский. — Я же не злоупотребляю…

— А рябчики, что принес на прошлой неделе? — вспомнила она. — Нехорошо, Миша, стыдно. И подчиненные с тебя пример берут…

«Ну причем тут подчиненные? — мысленно возмутился Заневский и нахмурился. Каждый отвечает за себя. Да, я стрелял в запретное время, но не специально же охотился, а так, между прочим… по пути… Стоит ли из-за этого ссориться?»

— Любушка, милая, я же для тебя старался и для дочери, — миролюбиво заговорил он. — Одну утку здесь испечем, другую — домой, на лед. Может, приедет завтра Верочка, а мы ей жаркое из дичи! По карточкам ведь в магазине не получишь…

Любовь Петровну тронула забота мужа о дочери, мимолетная улыбка озарила ее моложавое лицо, когда представила довольную угощением Верочку. Но в следующую секунду ее брови сдвинулись, на высоком лбу залегли морщины.

«А не стал бы кусок поперек горла, — подумала она, — когда Верочка узнает, каким путем добыты утки?»

Вздохнула. Положила в костер охапку нарубленного плавника и, услышав сильный плеск, быстро повернулась к старице. Михаил бросился к берегу, включил карманный фонарик. Луч упал на воду, выхватил из темноты ныряющие поплавки и бьющуюся в ячеях сети рыбу.

— Любушка, посвети скорее! — крикнул Заневский и, передав жене фонарик, полез в воду; через несколько минут он выкинул на берег крупную щуку. — Какая ядреная, ты посмотри только! — восхищался он.

Но Любовь Петровна смотрела на рыбу равнодушно.

Поезд прибыл на станцию в девять часов утра.

Верочка Заневская, соскочив с подножки вагона облегченно вздохнула: — «Приехала» — и, поставив на перрон чемодан, огляделась. У вагонов толпились пассажиры, сновали вдоль состава встречающие. Ее никто не встречал: Верочка не сообщила о своем выезде.

Выйдя из вокзала, девушка пошла пешком.

Конечно, можно было позвонить в поселок отцу, и через тридцать-сорок минут машина доставила бы ее к дому. Но зачем это делать, зачем изменять давно заведенному правилу?! Сегодня такой хороший день, тихий, солнечный, глаз радуют полевые цветы, а дальше — лес с неизменным запахом смолистых сосен. Верочка полюбила его еще в раннем детстве. В годы юности она часами бродила по тайге и с каким-то необъяснимым волнением слушала перешептывание деревьев.

Девушка шла по дороге и улыбалась.

Мысль, что она через час будет дома, радовала и волновала ее. Она уже представляла себе, как мать засуетится у плиты, как они с отцом станут задавать ей в сущности одни и те же вопросы, как отец начнет жаловаться на боли в пояснице и на сердце, — у него ничего не болит, но он прикидывается больным, чтобы Верочка постучала пальцем по его груди и выслушала сердце, и тогда блаженная улыбка разольется по его лицу — дочь понимает в медицине, она уже врач!

Верочка до того увлеклась своими мыслями, что заметила идущую в поселок машину только тогда, когда шофер затормозил и дал сигнал. Она быстро отошла к обочине и, опустив на землю чемодан, остановилась. Остановилась и машина. Дверца открылась, и Верочка увидела высокого, смуглого человека в офицерской форме без погон, с несколькими полосками орденских колодочек на кителе.

— Здравствуйте, Вера Михайловна!

«Откуда он меня знает?» — удивилась девушка.

Но человек так приветливо улыбался, таким веселым и в то же время внимательно-изучающим взглядом осматривал ее, что она невольно смутилась и пожала протянутую руку.

— Нижельский, Олег Петрович, — отрекомендовался он, потом взял ее чемодан и, усадив Заневскую в машину, захлопнул дверцу. Машина тронулась. — Отдохнуть после выпуска, или на работу? — осведомился он.

— На работу, — ответила Верочка, поняв, что отец, должно быть, уже успел похвастаться дочерью перед знакомыми.

— А не жаль с городом расставаться? Ведь там не то, что здесь: театры, парки, музеи…

— Жаль, конечно, — задумчиво сказала девушка, но через секунду улыбнулась и добавила: — Но и здесь кому-то надо работать. В городе и без меня врачей хватит. К тому же здесь хорошо: лес, река, а воздух какой!..

— Правильно рассуждаете, — одобрил Нижельский. — А есть еще такие люди, которые предпочитают работать на любой должности в центре, чем по специальности на периферии.

Дорога вилась средь падей и увалов. Столетний кедрач, ощетинившись хвоей, подступал к кюветам, распластывая над шоссе ветви, изредка мелькали в ветровом стекле группки берез или зарослей шиповника, потом тайга расступилась, и вдали показались бревенчатые срубы поселка.

Машина, сбавляя скорость, свернула на первом перекрестке и, сигналя, подкатила к особняку с мансардой.

— Приехала! — услышала Верочка голос матери и в следующую секунду увидела ее, сбегающую с крыльца.

Закончив утренний прием, Верочка Заневская сделала обход, продиктовала медсестре назначения больным. Придя в ординаторскую, вымыла руки, сняла халат, косынку.

— Ну, вот, я и приступила к работе, — сказала она вслух.

Она оглядела маленькую комнатку, подошла к окну. Взяла платочек, провела им по оконным переплетам, подоконнику. Платок остался чистым. Улыбнулась. Вспомнила вчерашний день.

…Здание не понравилось.

Это был старый покосившийся сруб с ветхой залатанной крышей и единственной дверью в коридор. Налево размещались ординаторская и родильное отделение, направо — кухня и палаты. В узком коридоре царил полумрак; тянуло сыростью, полы были плохо вымыты; в палатах, на тумбочках и кроватях — пыль, на полу — мусор. Медсестры и няни ходили в застиранных, порванных халатах, запыленной грязной обуви. Верочка ужаснулась, вспомнила просторные светлые клиники, где бывала на практических занятиях.

Приняв больницу, она собрала в ординаторской медперсонал.

— Товарищи! — волнуясь, сказала она, теребя в руках резинки фонендоскопа. — Я молодой врач, только начинаю работать. Но то, что увидела здесь, поразило меня. Разве это больница?

— На барак похожа, — флегматично заметила одна из медсестер. Верочка резко повернула голову, ее большие, иссиня-голубые глаза сузились.