Борис Изюмский - Море для смелых

Говорили наедине долго. Анжела возмущенно подергивала пышным плечом:

— Он за мной бегает… Письма сует… А мне не нужен и на столько, — она протянула розовый мизинец, показала на его кончик.

— Мама ваша где живет? — неожиданно спрашивает Валентина Ивановна.

— В Воронеже, — удивленно отвечает девушка.

— А что, если завтра я дам вам отпуск, поедете к ней?

Анжела внимательно смотрит на Валентину Ивановну, понимающе усмехается:

— Только спасибо скажу!

С этим девичьим переполохом нужен глаз да глаз. Конечно, отправка Анжелы мало что изменит, но, может быть, охладит пыл «гусара».

Лешку словно окружил тяжелый туман, через который не пробиться. Ей все время казалось — с Виктором уже что-то случилось. То она представляла себе его встречу с бандитами, их расправу над ним, то мысленно видела идущим под конвоем милиционера.

Может быть, все же Виктору лучше куда-нибудь уехать? Ну, а дальше что? Обманывать всех и себя?

Вера сразу заметила: с подругой творится что-то неладное. Догадывалась, что дело, наверно, в появлении этого Шеремета. Девичьи странности — не замечать чудесных парней вокруг и привязаться к такому. Ох, и глупые ж они, сколько раз ученные жизнью и ничему не научившиеся!

— Лё, ты что-то скрываешь? — допытывается Вера.

— Нет, — быстрее, чем надо, отзывается Лешка и отводит взгляд в сторону. — Ну, я пойду…

С кем же еще посоветоваться? Валентине Ивановне она немного рассказала в самых общих чертах, и та обещала помочь. Но Лешка не могла сидеть сложа руки. Надо было что-то предпринимать. Поговорить с мамой? Разохается, всполошится… Скорее с отцом. Девчонки обычно тянутся к матери, а у них в семье наоборот — Севка, как телок, вертится возле мамы, а она ближе к отцу. Конечно, и маму она любит, но с отцом можно лучше обо всем поговорить. Он если сердится — недолго, и в конце концов понимает, когда надо согласиться.

Да, с папой можно посоветоваться.

Но ведь тайна не только ее. А если рассказать отвлеченно, иносказательно, просто как о житейском случае, узнать его мнение?

После обеда Лешка предложила веселым голосом:

— Папунь Павлович, давай пройдемся, погуляем?

Он посмотрел внимательно: не часто в последнее время предлагала ему дочь прогулки. И назвала его так, как называла в детстве, когда хотела заручиться поддержкой. Бывало, придет он с работы — Лешка тут как тут:

— Папунь Павлович, я хорошо себя вела…

Потом начинает дипломатничать. Мать, видно, запретила во двор выходить, так она к нему:

— Можно на пол-полчасика?

…Они идут своим излюбленным маршрутом — степной дорогой к водному каналу.

Хорошо в степи в этот час: спокойно, вольно, иди да иди навстречу вечерней заре, вдыхай запахи осенних трав. На небе — синее озеро в оранжевых берегах; темно-сиреневое море тянется к этому озеру.

Алексей Павлович шагает молодо, распахнув плащ, приподняв не покрытую голову, обычная сутуловатость его почти исчезла.

«Можно ли рассказать ему историю Виктора?» — напряженно думает Лешка, пытливо посматривая на отца.

Начала она издалека. Но получилось совсем не так, как предполагала, — никакой иносказательности не вышло. Свой рассказ о Виктор его беде она неожиданно закончила словами:

— А он мне очень дорог!

Вот тебе на!.. Алексея Павловича будто кто обухом по голове ударил. И опять подумал, как когда-то: растил, растил, гнул спину в бухгалтерии, работал сверхурочно, и кто-то другой, кто ничего этого не делал, сразу стал и дороже и нужнее.

Или это удел всех родителей?

А если «очень дорогой» изломает ей жизнь? Ведь, судя по рассказу, он совсем не то, о чем мечтали они для дочери: ни образования, ни прочного места в жизни. Хотя разве в этом дело? Разве он с Клавой начинал жизнь иначе? Важен человек. Но у этого человека в двадцать один год такой печальный путь за плечами. Страшно за девочку. Кто то пришел и отнимает ее. Сразу! Ничего еще не сделав для нее. И он, отец, беспомощен. Ну, запретит, накричит. Разве это поможет или что-нибудь изменит?

— Ты что же думаешь… выйти за него замуж? — через силу силу спрашивает Алексей Павлович.

Лешка даже приостанавливается, даже начинает немного заикаться от возмущения:

— Ну вот! Какие вы все, родители, поверхностные! Прямо удивительно! Почему обязательно сейчас же и замуж?

«Фу-у!.. Немного отлегло. Но все-таки лучше поглядеть на парня».

— Почему же Виктор не заходит к нам? — как можно спокойнее спрашивает Алексей Павлович.

— Тебя стесняется…

— Неужели я похож на людоеда?

— Немножечко, — с коротким смешком, лукаво улыбаясь, говорит Лешка.

…Виктор уже несколько раз проходит мимо черной вывески с беспощадной надписью «Прокурор». Представил себе: вот он входит, рассказывает, и тут же его берут под стражу, отправляют в тюрьму. Он ясно видит мрачные стены этой тюрьмы, ее решетки и камеры. Вот тебе и новая жизнь и Лешка! Конец всему!

Но порог с этой черной безжалостной вывеской надо переступить. Надо! Так он обещал Лешке.

Виктор поднимается по ступенькам и открывает дверь.

Полутемный коридор. Еще одна дверь. За столом молодой, с гладко зачесанными волосами, кареглазый человек.

— Вы ко мне? — спрашивает он, внимательно разглядывая Виктора.

— Я… рассказать… — с трудом разжимает губы Виктор и садится на предложенное место.

…После того как человек в воображении переживает опасность во всех ее подробностях, сама она, придя, не кажется такой грозной.

Выйдя от прокурора, Виктор почувствовал некоторое облегчение, но полная освобожденность не пришла — сердце продолжало тревожно ныть. Что ждет его? Можно временно снять боль раны, но что сделаешь, если заноза сидит в самой совести? Непростительные поступки, неверно прожитые годы…

Прокурор сказал:

— Мы вас известим о решении…

Беда страшна и своей медлительностью, обыденностью. Ему бы хотелось, чтобы все решилось сейчас же — так или иначе, но сейчас же. Чтобы не было мучительного ожидания, бесконечных дней, пропитанных тревогой. Все вокруг было таким же, как и час назад: обидно обыкновенным. Играли тряпичным мячом в футбол мальчишки, передавали музыку по радио, торговал газетами киоск.

И никто не знал, что решается его судьба. Никто не знал, как она решится. Ну что ж, он будет ждать. А сейчас пойдет к Лешке.

С некоторых пор в Пятиморске стало неспокойно: начались грабежи, дикие, бессмысленные расправы. Кто-то, обернув рукоятку ножа платком, всаживал его в спину парня, возвращающегося со свидания, кто-то, напав на идущую из вечерней школы девушку, одной рукой зажимал ей рот и глаза, а другой срывал часы.

Тогда рабочие комбината создали народную дружину для охраны порядка в городе. Записались в нее и Лобунец с Панариным. Лешка тоже собралась поступить в дружину, да мать подняла такой шум, что она пообещала «повременить и остаться в резерве».