Андрей Островский - Напряжение

Олег симпатизировал Золиной. Ему нравились ее большие, немного грустные глаза, ее неторопливая походка, ее спокойствие и достоинство. И было непостижимо, как это она, чистая и строгая, могла много часов подряд, один на один, допрашивать наглых, бесстыжих хулиганов, беспутных пьяниц, ханыжников, у которых что ни слово, то матерщина.

— Что-то в нынешнем месяце урожай на квартирные, — сказала Золина, садясь рядом с шофером.

Олег забрался в кузов синей оперативки, подсел к окну без стекла. Перед его глазами за крупной проволочной сеткой закачался алый помпон.

— Эх, жалко, вызов, — вздохнул Вася, шофер. — Цирк не досмотрел. Честное слово, цирк… Самый настоящий.

— Ты это о чем? — не понял Олег.

— Да вот бабы… Хм… Женщины… Вон та, зевластая, что в дежурной комнате сидит, значит, жена. А муж к другой стал похаживать, на той же лестнице, этажом ниже. Жене — собрание, заседание, командировка, пятое, десятое, а сам — к любушке своей. Да жена-то скоро узнала: чай, все на одной лестнице! Но молчала. А та возьми да и начни перед ней хвалиться, что, значит, мужик ее часики золотые купил в ювелирном и ей подарил. Как узнала про часы, прямо с ума спятила. Ну вот сегодня пришла к ней, будто по делу, да и давай лупить чем попало. Ту в больницу на «скорой» и уволокли. Не знаю, останется в живых, нет ли…

— Почему же цирк, Вася? — мягко спросила Золина. — Это скорее драма, трагедия!..

— Ну уж и трагедия, скажете! Из-за того, что муж к другой ушел, она не дралась, а вот за часики голову проломила. Тьфу… Твари…

Он притормозил — Олега привалило к окну. За поворотом открывалась Солнечная, новая, не завершенная еще улица, где все было новое: дома и магазины, асфальт и газоны, столбы и светильники… Кто-то безукоризненно точно выбрал ей имя. Челюстями экскаваторов она пробивалась на юг, к солнцу; ее кварталы, похожие более на ребячьи городки, нежели на дворы, были открыты для солнца; и даже плитки, влитые в дома, будто наре́зали из солнечных лучей, собранных на заре.

У дома номер шесть Вася снизил скорость и, проезжая мимо парадных, успевал посмотреть на эмалированные дощечки, прибитые над дверями.

На тесной лестничной площадке четвертого этажа их поджидала девочка в незастегнутом пальтишке с белым цигейковым воротником и в домашних туфлях. Она проскользнула в шестьдесят третью квартиру перед Золиной и успела крикнуть: «Идут!»

В большой, хорошо меблированной комнате царил хаос. Среди сдвинутых столов, брошенных на пол подушек и одеял, рассыпанных пуговиц сидели, стояли люди, Олег поздоровался, ему не ответили. Из-за распахнутой дверцы темно-коричневого полированного шкафа вышла женщина лет пятидесяти. Красные пятна покрывали ее заплаканное лицо, шею. Взглянув на вошедших, она глубоко вздохнула и зарыдала:

— Что они с нами сделали… Что они сделали, бандиты! О господи! Весь дом вынесли. И как только разнюхали? В самом дальнем уголочке ящика, под бельем, хранила золотой медальон с цепочкой. Даже когда торгсины были, и то удержалась, не продала. И на́ тебе! Бандиты… Костюм из английской шерсти, цены ему нет… Настоящая английская шерсть! Тоже украли… Уговаривал деверь — продай, так дура была, не послушалась… Ох… Нет больше моих сил… Всю жизнь работали… Сверхурочные брали, ночами сидели… А лучше было научиться красть, чем всю жизнь работать. Залез — и получай нажитое. Ох, попадись они мне, задушила бы своими руками, горло бы перегрызла. Расстреливать таких мало, вешать их надо, на площади, чтобы все видели…

От окна отошел мужчина, молча, трясущимися руками налил в граненый стаканчик валерьянку, разбавил водой.

— Вы успокойтесь, присядьте, — сказала Золина. В ее нежном голосе слышалось сочувствие. Золина повела женщину к столу.

Олегу хотелось подбодрить обескураженных, пораженных горем людей. Он сказал почти весело:

— Зачем же так расстраиваться? Разыщем преступника, и вещи ваши найдем, получите в полном порядке.

— Уж вы найдете… Как же… Жди, — отозвался из угла тщедушный старик, около которого ластилась девочка. — Вот у свояка моего пять лет назад белье с чердака уперли, так всё ищут… До сих пор. Вы только пьяным руки крутить мастера.

Олег прошел в другую, смежную комнату, затем в кухню, осмотрел окна, входную дверь, опустился на корточки перед половиками, постланными в прихожей, осторожно потрогал замки. Потом накидал на листочке план квартиры.

— Прошу пока ничего не трогать, — сказал он, вернувшись. — Кто первый вошел в квартиру после кражи?

— Я, — всхлипывая и прикладывая к припухшим векам кружевной платочек, сказала хозяйка. — А потом уж он. — Она кивнула на мужчину, наливавшего ей валерьянку.

— Когда вы отворяли дверь, вы что-нибудь заметили? Ну, скажем, что замок заедает или дверь туго открывается?

— Нет, ничего не заметила. А вошла в комнату — батюшки! Ящики в столе открыты, все вывернуто, брошено на пол. А в шкафу что творится!..

— Сколько человек здесь живет?

— Мы двое да сын, он в армии, на действительной…

— Остальные?

— Это соседи.

— Может быть, кто-либо из вас заметил незнакомого человека здесь, на лестнице, или входящего в эту квартиру?

— Вон Любка говорит, какие-то двое на лестнице у окна стояли.

— Никого она не видела, — поторопился ответить старик. — Еще новое дело — ребенка путать…

— Да видела, деда…

— Молчи, мала еще по милициям таскаться.

— Так это тебя Любой зовут? — спросил Олег. — Ну-ка, подойди ко мне поближе. В каком ты классе учишься?

— В первом.

— Не мытарьте ребенка. Мы-то знаем: только свяжись, там пойдет — один раз зайди, другой… Нет у нас времени.

— Вы хотите, чтобы преступник был найден? — спросил Олег, начавший терять терпение.

— Они вон хотят, а мне так один черт.

— Ну, а нам не все равно. Мы будем искать, вы же должны оказывать помощь.

— Вы за это деньги получаете, а мы-то при чем? — не унимался старик.

— Хватит вам спорить-то, дядя Савелий, — вступилась полная, румяная женщина, с любопытством наблюдавшая за всем, что здесь происходит. — Людя́м работать надо, а вы…

— А теперь, — сказал Олег, — посторонних прошу оставить квартиру.

Первой поднялась румяная толстуха, недовольная и обиженная, за ней поплелся старик, потом все остальные.

Олег подошел к окну, где стоял, скорбно ссутулившись, хозяин квартиры, и спросил:

— Скажите откровенно, есть кто-нибудь, кого вы подозреваете в краже?

Тот наклонился к самому уху Олега и заговорил торопливо, глотая слюну:

— Все они… Завидуют нам, мы хорошо жили… На Новой Земле жили, на Ямале… Большие деньги платили… Мы к ним не ходим, а им все от нас что-нибудь надо… Да и Савелий-то Гаврилович хорош. Видали, глазами-то шнырк, шнырк…