Николай Почивалин - Летят наши годы

Вот как все получилось.

Послали меня на участок отгонного животноводства, весной. А жила я тогда в еще более отдаленном районе, по тем временам совсем глухомань. Приехала, огляделась. Степь, посреди степи юрта, по дороге пыль вьется — ушла моя машина. Подошла к юрте, слышу, поет кто-то. Голос молодой, вроде девочка поет, и такой чистый, словно родничок. И что бы ты думал поет?

Ария Татьяны! На казахском языке, посреди степи, у черта на куличках!

Заглянула в юрту — правильно, девочка. Сидит на корточках, поет и малыша баюкает. Пушкиным.

Присела я возле юрты, жду. Выходит через несколько минут. Подросток еще совсем и красивая — удивительно. Стройная, гибкая, щеки смуглые, и под смуглостью — румянец, как огонь. И глаза, как угли. В косах монетки звякают.

Поздоровались, спрашиваю — где отец? Он у нас отгоном заведовал. «К гуртам, говорит, поехал. Скоро будет». А мать где? «Кобылу пошла доить, вон туда», — и рукой в степь машет. Отвечает толково, не теряется, тут, конечно, и то значило, что говорила я с ней по-казахски.

Кого ты, спрашиваю, баюкала? Сестренку? Улыбнулась. «Нет, — говорит, братишку. Кайрата». А что же ты пела? Тут только она и смутилась, вспыхнула. «Письмо Татьяны». И сразу на другой разговор переходит: не хочу ли, спрашивает, есть, пить, может, кумыса хочу? Нет, говорю, ничего не надо. Пойдем цветы рвать? Засмеялась, головой кивает. Как тебя звать, спрашиваю.

«Жамал».

Отошли мы от юрты на пять шагов и — по колено в цветах. Тюльпаны, как огоньки, незабудки — удивительна степь в мае, я уже тебе писала. Легла прямо в цветы, даже голова от них кружится! Жамал рядом присела. Незабудку покусывает да в степь смотрит.

Жамал, говорю, спой что-нибудь. Просто так попросила, без всякой цели. Опять раскраснелась и молчит. Я не настаиваю, лежу, глаза закрыла, про Леньку своего думаю — маленьким он еще тогда был, одного дома оставила. И вижу, сквозь ресницы, Жамал на меня раз посмотрела, другой, отвернулась и запела. Потихоньку сначала, про себя, потом разошлась, глядит в степь и поет.

Поразил меня ее голос! Такой светлый, прозрачный, так и кажется, что это ветерком в знойный день тянет. И что еще поразило — подросток, говорю, а с таким чувством поет. Попросила еще арию Татьяны спеть — зарделась от удовольствия. «Больше всех песен, говорит, люблю». Слушаю и опять удивляюсь: кажется, вот, на глазах у тебя, подросток превращается в девушку, как бутончик распускается. Вижу — нет, это не просто любовь к песне. Это талант.

Откуда, спрашиваю, арию знаешь? Рассказала. Когда ей было лет шесть-семь, в гости к ним приехал дальний родственник, акын Онгарбек. Это довольно известный в республике акын был. Вот от него-то маленькая Жамал и услышала эту арию. Слова ее, кстати, перевел Абай, ария еще до революции стала в Казахстане народной песней. Конечно, Онегин в этой песне был джигитом, а Татьяна — кизымке, девушкой. Это само по себе уже удивительная история, верно?.. Услышала и запомнила, чем-то она запала ей в сердце. Онгарбек уехал, а Жамал начала петь ее. По памяти, не особенно вникая, о чем в этой арии рассказывается.

В ту весну, когда мы с ней познакомились, ей шел четырнадцатый год. Лежу я в цветах, слушаю ее и начинаю смутно чувствовать, что я что-то должна сделать. Что сделать, еще не знаю, но обязана. Жамал, говорю, любишь ты петь? «Очень». Одним словом ответила. А учиться петь хочешь? Быстро так посмотрела на меня и опять запела. И тут же умолкла. «Вон, говорит, ата едет». Отец, значит.

Вернулась я домой и — прямиком к секретарю. Гали Орманович, говорю, так и так, посылать учиться девочку надо. Певица будет. «Ой, говорит, инструктор, инструктор! Я тебя зачем посылал? Агитмассовую работу на отгоне налаживать или певиц искать?» Видит, что я расстроилась, засмеялся. «Спасибо, говорит, что любишь наш народ. Только учти — у нас все поют. Знаешь, как про нас говорят? Сидит старик, аксакал, белая борода, смотрит — верблюд едет, он поет: «Идет верблюд». Дождик идет — про дождь поет. А девочке, говорит, что не петь, делать нечего, она и поет. У нас, говорит, сколько людей есть — всех учиться петь посылать можно! А мясо кто давать будет, а хлеб? Я было спорить с ним, — рассердился. «Иди, инструктор, пиши докладную про агитмассовую работу, — и на бюро вопрос ставим…»

Вышла я от него, губы от досады кусаю. Не могу с ним согласиться. Может быть, правда, ошибаюсь — так надо выяснить. А если в самом деле — талант? И опять — понимаю, что своим вопросом смутила я покой Жамал, вроде обещания дала. Посоветовалась с Капитонычем — полностью поддерживает. Ехать, говорит, в область надо, там и пробивать.

Выпросилась по личным делам в область — а дело-то у меня это единственное и было, — сразу в обком, в отдел по работе среди женщин. Заведовала им Сулимова, казашка. Чудесный человек. Сейчас министром работает. Выслушала она меня. «В области у нас, говорит, ни музыкальной, ни театральной школы нет, — будут звонить в Алма-Ату. Попробуем, товарищ Верещагина. Спасибо, что приехали». Через неделю вызывает меня Гали Орманович, командует: «Бери мою машину и на аэродром. Встречай гостя из консерватории». Скомандовал вот так, потом головой покачал: «Эх ты, инструктор! Не могла еще раз поговорить. Сулимовой нажаловалась!» Я было оправдываться, а он смеется: «Фу ты, какой инструктор бестолковый! Говорю хорошо, а она не понимает!..»

Зачем я тебе об этом рассказываю? Да затем, что не позже чем вчера в нашем районном Доме культуры выступала солистка республиканского театра оперы и балета Жамал Амантаева. Да, да, моя крестница, наша Жамал!

С аэродрома она приехала прямо ко мне — такая красавица, что даже я, женщина, залюбовалась! Посидели, повспоминали прошлое — восемь лет с той поры улетело. Самое смешное, когда Жамал рассказывала, как она впервые попала в оперу и слушала «Евгения Онегина». Запела Татьяна, и Жамал от удовольствия тихонько засмеялась — узнала свою песню. А через несколько минут по рядам прокатился шепот, люди начали оглядываться. Уткнувшись в платок, горько всхлипывала смуглолицая девушка-подросток. «Плохой, скверный человек! — шептала она. — До слез ее довел… Евгений Онегин, когда запел: «Напрасны ваши совершенства!..» Кстати, вчерашний свой концерт Жамал начала арией Татьяны — она так и осталась ее любимой…

Не вздумай, что я хвастаюсь этой историей. Вспомнить ее меня заставили концерт Жамал да твое письмо. Заслуга моя во всем этом микроскопическая. И если говорить честно, то больше должна быть благодарна я Жамал, нежели она мне. Сама того не подозревая, она помогла мне почувствовать почву под ногами, найти свое место в очень трудной и очень нужной партийной работе.