Сергей Снегов - В полярной ночи

Газарин обезумел от радости. Он кинулся с почты в опытный цех, к Ирине. По дороге встречались знакомые, он каждому показывал письмо и мчался дальше. Ирина побледнела и широко открыла глаза, когда он влетел в лабораторию. Он кричал, шумно торжествовал, ничего не желая знать, кроме своего счастья. Ирина слишком любила его, чтобы в эту минуту думать о себе, — она обняла, поцеловала его, улыбалась ему.

— Ирочка! — твердил он, сжимая ее руки. — Нет, ты понимаешь, ведь я не мог даже подумать, что они живы, не смел, пойми, а они выжили, ждут меня, ждут!

И она отвечала радостно и нежно, гладя его по голове:

— Я понимаю, Володя, все понимаю. Это такое удивительное счастье! — Она говорила правду: в эту минуту радость за его счастье была сильнее, много сильнее, чем глухо поднимавшееся горе.

А потом Газарина стали рвать на части — его вызывали со всего Ленинска к телефону, чтобы поздравить. В опытный цех примчались Федотов и Телехов, знакомые энергетики и строители. Газарин жал руки, отвечал на объятия. Обрадованный Федотов говорил ему с сокрушением:

— Володя, прости, что так тебя измучил. Все мог предвидеть, но не это. Карточки эти хлебные смутили меня — ведь на столе их оставила! Да и не я один, все в голос твердили: «Семь дней не возвращалась домой? Умерла, сомнений быть не может!» Уверен был в гибели, только потому и сказал, прости…

— Неужели я не понимаю, Василий? — отвечал Газарин. — И я бы на твоем месте ничего не скрыл.

Потом Газарин с тяжелым недоумением и тревогой вдруг подумал: «А как же Ирина? Что теперь будет с Ириной?» Ирины в комнате не было, она ушла, когда появились Федотов и Телехов, ей трудно было сидеть и принимать участие в общем торжестве. Она позвонила Варе, что хочет ее видеть, и убежала домой. Газарин сидел как на иголках, ему хотелось поскорее отыскать Ирину. Он торопливо накинул на себя пальто, но тут зазвонил телефон — начальник комбината срочно вызывал к себе: важная телеграмма из Москвы. Главк сообщал, что исследования Газарина по электрическому обогащению углей возбудили большой интерес в Наркомате угольной промышленности, для продолжения этой работы под Москвой создается новая лаборатория, и Газарин назначается ее руководителем. В той же телеграмме говорилось, что просьба проектировщика, профессора Телехова, удовлетворена — он откомандирован в Сталинград на восстановление металлургического завода качественных сталей.

Веселый, помолодевший Телехов, пришедший вместе с Гагариным в управление, не мог усидеть на месте. Он вскакивал с дивана, кидался навстречу входившим знакомым, с возмущением крикнул Га-зарину:

— Да что с вами, Владимир Леонардович? Столько радостей, а вас словно пришибло…

Газарин признался смущенно:

— Растерялся. Все так сразу изменилось… И радуюсь, и тревожусь: как все теперь будет?

— Об одном надо тревожиться, будут или не будут на этой неделе самолеты, — сказал Телехов. — У меня одно желание: вон из этого полярного мрака, навстречу солнцу…

Но Газарин думал о другом. Втайне он хотел, чтоб самолетов не было подольше. Мысли его возвращались к Ирине. Он был виновен перед нею. Она сейчас где-то мучилась, а он не мог ей помочь. Зачем ему сидеть здесь, ждать каких-то самолетов — ему нужно идти к Ирине, говорить с ней.

А Ирина в это время горько рыдала на своей кровати. Возле нее сидела Варя и гладила ее волосы.

— Нет, Варенька, нет, не утешай меня! — говорила Ирина, отталкивая руку Вари. — Дай мне наплакаться!

Варя исчерпала уже все слова утешения. Слишком долго Ирина улыбалась и радовалась тому, что теперь разбивало ее жизнь. Ей надо было излить свое горе. И Варя сказала:

— Ирина, нельзя же так! У друга твоего счастье, порадуйся за него. Два человека, о которых думали, что они умерли страшной смертью, оказались живы — как можно плакать об этом?

Эти суровые слова заставили Ирину поднять заплаканное, распухшее лицо.

— Нет, Варенька, нет, я плачу не об этом! — заговорила она торопливо. — Я от всей души поздравила его, я рада, что он нашел семью. Искренне, Варенька, искренне, он сам это понял, он так благодарно меня поцеловал. Помнишь, я тебе говорила — слова ему не скажу, если он уйдет к жене. Это правда, Варя, я его не упрекну, пусть уходит, пусть будет счастлив, я рада его счастью. И я ему скажу на прощание, только одно скажу: «Спасибо, Володя, что ты был в моей жизни», — больше я ничего не сумею сказать!

Она помолчала, тщетно пытаясь справиться с хлынувшими опять слезами.

— Я о себе плачу, Варя, — прошептала Ирина. — Знаешь, есть разные люди, я присматривалась и видела — все хотят счастья, но хотят по-разному. Одни работают, пишут милым письма, терпеливо ждут их возвращения, и жизнь их наполнена. А я всегда мечтала о своем особом, спокойном счастье, о таком муже, как мой Володя, — умном, талантливом, о детях, хороших, похожих на отца… Я не жила — ждала жизни. Думала — вот завтра, завтра придет мое счастье. И ничего мне не помогло, взяли и отняли все! Не будет у меня больше счастья, знаю, не будет! Я тебе не говорила, Варя, я беременна.

Варя, потрясенная, молчала. Ирина, наплакавшись, подняла голову. Варя спросила, страшась ответа:

— А он знает, Ирина?

Ирина, всхлипывая, долго не отвечала, потом проговорила:

— Нет, не знает, не успела сказать.

— Но ты скажешь? Все скажешь, конечно? — допытывалась Варя, даже не думая о том, что причиняет своими вопросами боль подруге.

— Ничего не скажу, — ответила Ирина. — Знаешь, я вот плакала и думала только об этом: сказать или не сказать? И решила: говорить нельзя. Ты понимаешь, Варя, он сейчас счастливый, семья отыскалась, зачем я буду отравлять ему счастье? Если бы ты видела, как он сегодня радовался… Я еще думала так: ничего я этим уже не исправлю, к семье он возвратится, я сама не хочу отнимать его у жены и ребенка. Они столько перенесли, я понимаю. А если я ему скажу, ведь он не сможет спокойно работать. На днях он получил письмо из Москвы — отзывы экспертов блестящие, Володя показывал их с такой гордостью. Он мечтает переехать в Москву, поставить там исследования на широкую ногу. Зачем я буду мешать ему? Если хочешь знать, так я больше всего горжусь, что помогала ему в работе, — он в отчете называет мою фамилию. Я рассуждаю так: все мы должны сейчас чем-нибудь жертвовать… вот это и будет моей жертвой. Я не хочу мешать ему работать… Ведь верно же, Варя?

Но Варя не была так рассудительна. Она с острой болью и недоумением чувствовала, что никогда не будет такой благородной. Тысячи мыслей подняли в ней слова Ирины, все смешалось и перепуталось, казалось неожиданным и незнакомым. Варя давно уже знала, что первое впечатление обмануло ее, Ирина была много лучше, чем думала Варя вначале. И любовь призвала к жизни все хорошее, великодушное, что было в ее характере. А у нее, у Вари, любовь рождала мелкие, самолюбивые чувства. У них обеих жизнь запутана и непонятна, завтра Варю ждет, наверное, такой же удар, что обрушился сегодня на Ирину. И Варя не находила в себе ни ясного ума, ни доброты Ирины. Нет, она не сумеет так, по-любящему, отказаться от любимого, она пойдет на все, ни перед чем не остановится, чтобы удержать его, если он станет уходить. И Варя проговорила с глубоким отчаянием: