Юрий Платонычев - А дальше только океан

Кубидзе часто наведывается в библиотеку. Как выдается свободный час, он тут как тут. Раскроет первый попавшийся журнал, делает вид, что читает, а сам следит и следит за неулыбчивым Наташиным лицом, за льняными волосами, которые она то и дело откидывает назад, открывая высокий, чистый лоб. Вся она будто сошла с картинки к северным сказкам. Он следит за ее неторопкими движениями и чувствует себя счастливым, а иногда несчастным… Как часто темными вечерами, словно невзначай, он бродит под окнами ее маленькой квартирки, что на Средней улице, в надежде увидеть за прозрачными занавесками Наташин силуэт, бродит до тех пор, пока в окнах не гаснет свет. Но Наташа Зуева его не замечает, как не замечает и многих других. Она все еще не может забыть, не может разлюбить, не может предать забвению теперь уже одно воспоминание, мучительное воспоминание о Николае. А ведь прошло три года! Но Наташа помнит, так помнит, словно случилось это вчера.

…Они вернулись из отпуска, впереди два свободных дня и Наташины именины. Утро в тот день выдалось мягкое. Правда, в воздухе кружились снежинки, но они лишь радовали. На душе было безоблачно и покойно, ничего не предвещало беды.

Зуевы на попутке добрались до города, в гастрономе, на центральной улице, купили полную сетку мандаринов и ореховый, с зеленоватыми цукатами, торт. Какие именины без торта?.. Наташа задумала испечь пирог с яблоками — Коля очень любил яблочный пирог — и спроворить заливного кижуча.

Они сразу нагрузились покупками, но в списке еще не зачеркнули шампанское и варенье, Николай усадил жену с мандаринами и тортом в автобус, последний из тех, что ходили до перерыва — следующий будет только через три часа, — сам навострился за шампанским. Чтобы как-то убить время, несколько сеансов радовался за верткого зайца из «Ну, погоди!», потом встретил бывшего мичмана, который недавно демобилизовался и теперь трудился на рыбоконсервном комбинате. Мичман долго расспрашивал о сослуживцах, о Ветрове — его он знал по лодкам — и никак не хотел с Николаем расставаться. Когда наконец расстались, до отхода автобуса оставалось не больше пяти минут; еле-еле успел добежать до остановки, но под навесом, где всегда многолюдно, не оказалось ни души.

«Неужели часы врут?» — забеспокоился Николай и заглянул в диспетчерскую.

— Зря притопал, мил-человек! — Дородная женщина-диспетчер, в стираной-перестираной, когда-то голубой, кофте и наброшенном поверх пуховом платке, со смаком прихлебывала чай из большой эмалированной кружки и с хрустом кусала сахар, подержав его над паром. — Поворачивай оглобли, не будет автобуса.

— Это почему же?

— Ты что, с луны свалился? — искренне удивилась женщина. — Пурга на носу! Никто в дальний рейс не поедет.

«Вот так влип!» Николай сильно огорчился, хотел на углу к кому-нибудь подсесть, но город как-то сразу опустел. Не было не только попутных машин, но даже попутчиков, что случалось здесь весьма редко.

«Куда податься? — мучительно раздумывал Николай. А!.. Была не была! — Зуев верил в свои молодые силы. — До ночи доберусь. А если по льду, может, и засветло успею. Наташа, поди, ждет, волнуется, места себе не находит. Какие могут быть колебания? Ведь завтра именины!»

Он еще немного помедлил, огляделся, в надежде кого-нибудь встретить, но никого не встретил и решил рискнуть — пустился в долгий путь один. Пойти — пошел, но до Наташи так и не дошел.

Его нашли замерзшим через несколько дней, когда утихла пурга. Нашли на дне оврага, как будто он только присел отдохнуть, а рядом стоял чемоданчик с шампанским и яблочным вареньем для именинного пирога…

С тех пор прошло три года. Три долгих, как вечность, года. А может, наоборот, три очень коротких года?.. Наташа никак не забудет, никак не простит себе, что уехала тогда одна. С тех пор и исчезла с ее лица улыбка, словно ее околдовала злая фея. Теперь только принц может вдохнуть в нее жизнь и радость. Но «принца» Наташа не замечала. Не хотела замечать.

Кубидзе с тоской думал, что сегодня, как и вчера, и позавчера, и три дня назад, не решится сказать самое важное, самое нужное, что и сегодня он только возьмет еще одну книгу, а послезавтра, нет, завтра, принесет ее обратно.

«Что она, каменная?..» — думал Отар и удивлялся самому себе, своей нерешительности. Почему он, с его легким характером и простотой, с его артельностью и умением заводить знакомства, почему он при Наташе робеет, становится молчуном? Почему?.. А разве он запамятовал, что, возможно, ни завтра, ни тем более послезавтра уже не сможет приходить сюда, в библиотеку, что наступает горячая страда, что вот-вот начнутся учения?..

Так и не проронив ни слова, Отар поплелся восвояси, еще сильнее негодуя на свою нерешительность.

Да, горячее время наступает для Кубидзе. Пройдет всего ничего, и придется ему со своей сборной командой ехать на далекий берег и готовить там торпеды. Вообще-то это дело для него не новое. Кубидзе уже дважды разворачивал лагерь у самого прибоя, и дважды сработал на славу, получив соответственно все, что причитается военным за успехи. Хороши были денечки!.. Любил Отар всякие передвижения, любил обживать новые места, устраивать лагерную жизнь основательно, с размахом, так, чтобы кроме торпед хватало времени и на рыбалку, на ягоды, на грибы. В мячик играли руками и ногами, а потом полгода вспоминали, как хорош океан в благословенную летнюю пору. Особенно на рассвете и в тихие вечера.

Теперь совсем другое. Теперь предстоит раскручивать то же самое, но самой, что ни на есть зимой. Хоть на календаре будет значиться весна, но это одно название. В Тбилиси, там весна. А здесь? Здесь о ней можно только мечтать… Чего это новый командир выгоняет в такую стужу? Или нельзя приурочить выезд к летнему учению?.. Николаенко шел навстречу. Правда, после его, Кубидзе, горячих доказательств, что сначала надо освоить простое, а уж потом сложное. Неделю назад Отар закинул ту же удочку и Павлову. Вышла осечка. Тот посоветовал лучше думать, как заниматься техникой в пургу. И вот который день не дает Отару покоя эта гнусная пурга. Вчера даже во сне явилась: срывает, как карточный домик, зимнюю палатку, уносит ее во мглу, а его, Отара Кубидзе, оставляет на морозе в чем мать родила. Жуть! Отар чувствует, что вокруг люди, что они смеются, а он не знает, куда деваться, готов сквозь землю провалиться, и уже начал проваливаться, но, к счастью, проснулся и сразу понял, отчего такое сновидение, — одеяло на полу, форточка открыта, в комнате плюс пять, а он в одних трусах и почему-то с полотенцем на шее.

Сегодня на бюро будут заслушивать, как он готовится к учению, а в голове хоть шаром покати. Ничего не придумал.

«Есть отличнейшие палатки, с печами, с вентиляторами, с деревянным полом. Когда на дворе минус двадцать — внутри плюс двадцать. Чего еще желать?.. Конечно, неизвестно, как они себя покажут: вдруг понесет их вроде паруса, как в том жутком сне…»