Юрий Платонычев - А дальше только океан

В общем, в голове никаких ценных мыслей, а вечером держать ответ. Плохо себя чувствует Кубидзе. Очень плохо. Кто-кто, а уж он-то в любую минуту имел про запас какой-нибудь дельный совет. Николаенко всегда шутил, дескать, Кубидзе должен состоять только при командире, потому как у него в любое время суток наготове дежурный совет. Шутки шутками, но сегодня Кубидзе пуст.

— Переходим ко второму вопросу, — донесся до него суховатый, деловито-спокойный голос Винокурова, который строго оглядывал членов своего партийного бюро и других коммунистов, приглашенных вместе поразмышлять. — Давайте посмотрим, как готовится к учению товарищ Кубидзе. Вам слово, Отар Авдеевич.

Кубидзе живо поднялся, но с ответом медлил. Раскрыв лежащую перед ним тетрадь и тут же свернув ее в трубочку, он начал довольно бодро, только маленькие картинные усики, выдавая его смятение, чуть заметно подрагивали:

— Если коротко, в хорошую погоду — хорошо, в плохую погоду — плохо. Иначе: когда тихо, будем трудиться в палатках, когда ветер… Тогда еще не придумали.

— Вот те раз! — удивился Винокуров. — Учения на пороге, а они еще не придумали! Здорово!.. Василий Егорович, может, вы скажете?

— А что Василий Егорович? — Малышев недовольно сморщил нос. — У Василия Егоровича все в норме. Сани, плотики, волокуши покрасим, и можно испытывать… Надо помогать Кубидзе. Скажем прямо — зимой разбивать лагерь мы не приучены. То, что делали раньше, походило больше на игру в солдатики: забирались на берег летом, потом страшно радовались. Да, да… Не смотрите на меня так, Вениамин Ефимович. Именно радовались, что нас хвалят за этакую «доблесть». Я тоже радовался. Теперь надо зимой. Что ж, буду соображать. А как осенит — от Отара не скрою… — улыбнулся он одними глазами.

— Разрешите? — поднялся Рыбчевский, заранее собирая лоб в гармошку. — Я внимательно слушал Малышева… Могу сказать, это не принципиально, Василий Егорович. Насколько помню, вы вместе с Кубидзе убеждали Николаенко насчет лета. А теперь что, прозрели? «Игра в солдатики»… Недавно говорили совсем другое. Я, например, и сейчас полагаю — в наших краях лагерничать на берегу можно только в тихую погоду. И нечего копья ломать… Оружие приготовим в противогазах, это для нас важно, и еще подадим новыми средствами. Мало?.. По-моему, за глаза хватит!

Винокуров разрешающе кивнул Малышеву, который повторно тянул руку.

— Вениамин Ефимович обвиняет меня в беспринципности. Справедливо?.. — Малышев недоумевал, отчего такое происходит, раньше они ко всему подходили одинаково. — Вспомните, Николаенко ставил задачу выезжать летом? Ставил. Вот я и старался ее выполнять. При чем здесь беспринципность? — Он вопросительно заозирался по сторонам, как бы ища сторонников. — Я против вашего предложения, Вениамин Ефимович. Сие тоже одна из разновидностей «солдатиков»! — Малышев возмущенно сверкнул своими лучистыми щелочками и сел.

— Позвольте мне! — вскочил Кубидзе. — Чего там оправдываться, Василий Егорович! Нацелились бы раньше — давно бы сделали. Давайте натянем палатки на стальные тросы, тогда и думать не о чем!

— Не то, Отар Авдеевич, — Ветров задумчиво проводил пальцами по граням карандаша. — Совсем не то. Тросы, конечно, останутся, а брезент придется искать на другом континенте. — Он заглянул в бумажку, сложенную вчетверо, и продолжал: — Вообще, этот вопрос не производственный. Мы его вынесли на бюро, чтобы лучше узнать позиции наших коммунистов. Кубидзе говорит: «Если бы раньше нацелились…» Верно, Отар Авдеевич. Зачем, спрашивается, было дважды выезжать на берег летом? Раз съездили, вас похвалили, пора было нацеливаться на зиму, так нет! Понравилось, и давай дуть в ту же дуду — поехали осенью… Виноваты, разумеется, вы, виновато бюро, виноват я. Давайте сообща искать выход, но не на том пути, который предлагает Вениамин Ефимович. Это значило бы петь старую песню на новый лад.

Сквозь приоткрытую дверь хлестко цокал целлулоидный мяч и сухо шаркали подметки о скользкий пол. По соседству сражались в настольный теннис.

— Закройте дверь, — тихо попросил Винокуров. Ему, как и всем, пришла мысль, что разговор пора заканчивать.

— И у меня есть несколько слов. — Руку поднял мичман Серов, считавший, что все «за» и «против» он уже знает. — Вот я вижу, как мы себя ругаем, и спрашиваю, а где наши головы были раньше?.. — Он подергал свой пшеничный ус, словно хотел его оторвать, и сам же ответил: — Работали мы много, но совсем не старались делать по-настоящему. Что же выходит — летом могу, зимой не могу?.. Вспомнилась мне одна штука. Там, за скалой, — он махнул рукой, как бы показывая, за какой именно скалой находится «штука», — там валяются списанные фургоны. Что, если их попробовать?.. Уж наверняка будут лучше всяких палаток.

«Стоп, мичман! — оживился Павлов, который с самою начала присутствовал на бюро. — Пожалуй, это то, что надо. — Он уже мысленно соединил высокие серебристые фургоны задними стенками и видел, как внутри, у торпед, хлопочут матросы. — Серов — золотая голова!»

— Можно мне? — По лицу Рыбчевского прошмыгнула упрямая искорка. — Все же я настаиваю на своем. До учения мы так и так не успеем. Поэтому давайте будем реалистами, давайте вернемся к этому после. Между прочим, товарищ Жилин того же мнения.

«Вот откуда дует ветер», — подумал Павлов.

— Ну что ж, — секретарь решительно встал, — пора закругляться. На мой взгляд, выводы такие. Указать товарищу Кубидзе на непринципиалыюсть. Признать, что и партбюро не отличалось принципиальностью. Ну, и поручить товарищу Серову приспособить фургоны. — Помедлив, он тяжело вздохнул и нагнулся к Павлову: — Товарищ командир, у вас будет что-нибудь?

— Будет… — Опираясь ладонями о край стола, Павлов выпрямился и после небольшой паузы сказал: — Считаю выводы правильными, однако нужна поправка. Один Серов фургоны не осилит. Да и негоже получается: сам предложил, сам и вези. Давайте поручим это Кубидзе. Ваша ошибка, Вениамин Ефимович, вот в чем: мнение старших, конечно, надо уважать, принимать во внимание. Но и самим надо думать. Если можно сделать быстрее, то делать медленно — просто не солидно.

Свежий наст жестко шуршит под лыжами. Вчера чуть потеплело, размягчило, а ночью мороз опять прижал и получилась твердая корка. Такая твердая, что топай по ней без оглядки — остаются только неясные вмятины. Но одно дело спокойно идти, другое дело бежать. Как только побежишь, сразу провалишься по пояс, да еще обдерешься об острые края. Зато на лыжах — одно удовольствие! Куда ни поверни, везде укатанные дорожки.

Рыбчевский взял средний темп и двигает переменным шагом: левой-правой, левой-правой… Он незаметно косится назад и видит, что Левик с Вовкой пока не отстают, поспевают нога в ногу. Правда, его средний темп оборачивается для них настоящей гонкой, чувствуется, что они уже на пределе, вот-вот попросят о милосердии, но еще держатся, не забывают, как должны вести себя мужчины. Их темно-синие помпоны на белых вязаных шапках — точно такая и у самого Рыбчевского — колышутся в такт размашистому бегу и служат хорошим ориентиром на тот случай, если кто оторвется. А вот Тоня, кажется, и впрямь оторвалась — ее красный помпон отстает все больше и больше, превращается в еле заметную точку.