Борис Мегрели - Без всяких полномочий

Он наверняка гордился собой, перебирая в памяти в нередкие бессонные ночи события своей жизни. Оглядываясь назад, он должен был видеть лица тех, кто на разных этапах присоединялся к нему. Они спотыкались, падали, их заваливало, они гибли, а он двигался вперед, порой ободранный до крови, останавливаясь лишь для того, чтобы передохнуть, переждать и идти дальше.

Три года назад в один из жарких летних вечеров, сидя на балконе, Санадзе услышал в телефонной трубке: «Ребенку плохо». Тогда он еще занимался трикотажем. Он сидел на балконе и ел виноград с хлебом. Он ел виноград с хлебом не потому, что в доме не было другой еды, а потому что в те давние времена, когда в доме редко варилось мясо, виноград с хлебом заменял ему ужин, и с тех давних времен он не мог есть виноград иначе. Он спросил: «Очень плохо ребенку?» И ему ответили: «Очень». И тогда он сказал «ладно», как говорил всегда, услышав в трубке этот примитивный пароль. Позже он понял, что не стоило говорить так спокойно и уверенно. Стоя перед младшим лейтенантом милиции и глядя в его глаза, он понял, что не просто будет все уладить. Задержанная машина с подпольным трикотажем стояла у обочины дороги, и он мог дать шоферу с подделанным путевым листом любую команду, и шофер беспрекословно подчинился бы приказу, исчез бы на месяц, на год, ровно на столько, на сколько нужно, и тогда правосудие весь удар направило бы на него, но это была крайность, на которую Санадзе пошел бы, исчерпав все возможности. Он не только потерял бы то, что в данный момент принадлежало ему, но потерял бы и то, что позже могло принадлежать, ибо следствию не составило бы труда доказать происхождение трикотажа.

И он предложил младшему лейтенанту две тысячи рублей. Тот возмутился, и возмущение было настолько сильным, что Санадзе усомнился в его искренности и по привычке, а она глубоко сидела в нем, как привычка есть виноград с хлебом, увеличил сумму взятки. Он надеялся, что разум парня, который зарабатывает в месяц от силы сто рублей, помутнеет от его предложения. И младший лейтенант сказал: «Хорошо, согласен». Он сказал так не потому, что в самом деле согласился на взятку, а потому, что у него неожиданно возник план. Он был неопытен и в милиции работал недавно, но, как всякий начинающий, не сомневался в своих возможностях.

Младший лейтенант сказал «хорошо, согласен», и Санадзе и принял это как должное, как нечто само собой разумеющее. «Машину сейчас отпустите?» — спросил он. «Когда принесете деньги», — ответил младший лейтенант. «Меня знают как человека слова», — сказал Санадзе. «А я вас не знаю», — ответил тот.

Санадзе отправился домой за деньгами, а лейтенант милиции бросился звонить в управление и сделал ошибку, ибо не следовало ему звонить из автомата, стоящего рядом с задержанной машиной, хотя и не было у него другого выхода. Санадзе заворачивал в газету тридцать сотен, когда раздался телефонный звонок. Он поднял трубку и услышал одну-единственную фразу. Он разозлился, но и тогда сказал «ладно», сказал спокойно, настолько спокойно, что шофер не понял, дошел ли смысл произнесенной им фразы до Санадзе. Он потратил минут пятнадцать на телефонные звонки и переписку номеров купюр и отправился к младшему лейтенанту. Он знал, что парень обречен, но не знал и даже не предполагал, как трагически это обернется.

Он уводил младшего лейтенанта подальше от грузовика, и тот шагал рядом с ним, уверенный, что ничего не помешает взять Санадзе. Вот-вот должны были подъехать оперативники. Младший лейтенант полагал, что Санадзе уже в ловушке, и радовался предстоящему успеху, первому крупному успеху, и радость заслонила все остальное, иначе, увидев точно такую же машину, как задержанная, он насторожился бы, а он лишь проводил грузовик взглядом — мало ли какие машины могут ездить по улицам, — и только в тот момент, когда грузовик встал впритык к первой машине, в нем зашевелились сомнения, он побежал обратно, но поздно, шоферы успели поменяться местами, и задержанный грузовик, сорвавшись с места, скрылся из виду. Даже когда лейтенант милиции не до конца понял, что его провели, что этот наглый и примитивный ход — начало конца в игре между ним и Санадзе. Одно он понял ясно — он упустил главный козырь, машину с подпольным трикотажем, и теперь ему даже не стоит проверять путевой лист и накладные, потому что теперь все документы у шофера были в порядке. Он бросился назад к Санадзе, боясь упустить и его, а Санадзе спокойно стоял там, где его оставил младший лейтенант, и не помышлял о побеге, и это совершенно сбило с толку парня.

Санадзе ждал и, когда младший лейтенант оказался рядом, протянул ему газетный сверток с тремя тысячами рублей. Как раз в этот момент милицейская машина выскочила из-за угла, и ее появление оба восприняли как сигнал к действию, ибо каждый из них думал, что «Волга» с антенной мчится по его вызову. Младший лейтенант схватил Санадзе за руку. Сверток упал на тротуар…

Младший лейтенант повесился через неделю после ареста, в воскресное летнее утро, привязав скрученную рубашку к решетке одиночной камеры, куда его поместили за попытку избить следователя.

Я долго думал о Санадзе. Потом я думал об Ило и пытался разобраться в нем, понять, почему он предавал своих. Я вспомнил, как он сказал:

— За одно упоминание о несчастном милиционере Санадзе отвалит десять тысяч.

— Несчастном? Ты пожалел милиционера?

Ило рассмеялся.

— Как тебя держат в редакции? У тебя ума совсем нет. Пожалеть милиционера! Скажешь тоже!

— Извини. Я, кажется, оскорбил тебя. Половина из десяти тысяч твоя.

Конечно, Ило не без корысти шел на предательство. Но, помимо корысти, было что-то большее, заставляющее его злорадствовать.

— Только умно надо подойти к нему. Напугать. Сделать вид, будто в редакцию пришло письмо. Письмо его парализует. Представляю его лицо! Хотел бы одним глазом взглянуть, когда ты дашь ему письмо.

— Кто напишет письмо? Ты?

— Почему я? Сам напишешь. Это твоя профессия.

Он ограждал себя от превратностей. Мало ли каким путем написанное им письмо могло попасть в руки Санадзе. Он боялся Санадзе.

— Он разработал систему перераспределения фондовых тканей? — спросил я.

— Кто же еще? Вашакидзе или Ахвледиани, что ли? Вашакидзе силен в технике.

— А Ахвледиани?

— Он вообще ни в чем не силен, но устраивает всех как прикрытие. Заслуженный человек. Ты вот еще на что обрати внимание. В пятьдесят втором году, когда Санадзе работал директором промтоварного магазина, его осудили на три года за нарушение правил советской торговли. Спроси его, как он сумел, имея семь классов образования и судимость, устроиться товароведом. Мы-то с тобой знаем как. С судимостью дорога в торговлю закрыта.