Лидия Вакуловская - Свадьбы

Лещук углядывал в их встрече чуть ли не знамение судьбы. Скажи, пожалуйста, — в своем районе друг друга знать не знали, а тут — на тебе! — встретились! И где? В таком городище, где народу, как песчинок в пустыне! Надо же им было в один час и в одну минуту сойтись в этой самой «Ромашке»! Ну и ну — ничего не скажешь!

Земляк, Демьян Евтихиевич Квашня, работал мастером на крахмальном заводе в селе Антоновка, что в десяти километрах от Мурашек, где жил Лещук. Квашня прибыл сюда на экскурсию со своим заводским коллективом. Осмотрев с утра два музея, экскурсанты разбрелись по своим делам, в основном — по магазинам, и земляк Квашня, потеряв других земляков, забрел в «Ромашку».

Он рассказал Тимофею Лещуку свою историю, а Лещук — свою. Про жену учительницу, пославшую его проведать дочь, и про Олю, которая уже сдала на пятерки два экзамена в автодорожный институт.

— Э-э, не бабье это дело — дороги строить, — сказал Квашня, и спросил: — Видать, по отцовой дорожке бежит? Потомственная, так сказать, профессия? Это в моде теперь.

— То-то и оно, что нет, — пожаловался Лещук. — У нас от дедов-прадедов одни хлеборобы водились. И сам я агроном. Восьмой год в Мурашках живу. А до этого десять лет в колхозе «Коммунар» был, с него и начинал. Это в селе Боровичах, может, знаете?

— Почему же я Боровичей не знаю? — отозвался Квашня. — А вы там кузнеца Микиту Босоногу знаете?

— А то как же! На деревяшке скачет.

— Ат дела! — Квашня хлопнул рукой по столу-пню. — Так он же свояк мой, муж сестры моей женки. Мальцом в лесу на мину напоролся. Была нога — и нету.

— А жена его, Настя, в детском садике поварихой, так?

— Точно, Настя! Она и есть сестра моей женки.

— Отчаянная женщина.

— Женщина? — изумился Квашня. — Это не женщина, а чистая ведьма. У нее не рот, а репродуктор без выключателя. Всех родичей перессорила.

У них еще нашлись знакомые. Словом, они так задушевно, так славно посидели, что вышли из погребка закадычными друзьями, долго трясли друг другу руки на прощанье и приглашали друг друга в гости.

Расставшись с Квашней, Тимофей Лещук отправился на телеграф, заказал разговор с женой (у него дома был телефон), прождал больше часа и, как только услышал а трубке голос жены, так скорей и сообщил ей, что Оля все сдает на пятерки и что он сегодня вечером выезжает домой. Жена обрадовалась такому известию о дочери, стала рассказывать ему о себе и о младшем сыне Алешке. Алешка сегодня ходил в лес с бабой Нонной по малину, принесли полное ведро, она уже сахаром засыпала. Сейчас он спит в саду, она моет полы, а вечером пойдет к географичке Оксане Подобедовой: та вернулась с курорта, хочет поделиться впечатлениями.

— Тиша, ты все купил, что нужно? Список не потерял? — спросила жена.

— Да нет, не все, — ответил он. — Когда тут все купишь? Кругом очереди, а у тебя сто заказов в списке. Ты на все, Катюша, не рассчитывай.

— Тиша, а ты в тот магазин сходил, о котором Коробки говорили? — гнула свое жена.

— Нет, не сходил еще, — поморщился Лещук. Ему совсем не хотелось разыскивать тот универмаг, побывать в котором советовали его соседи Коробки.

— Тиша, миленький, сходи, — просила жена. — Коробки зря не скажут. Очень хороший магазин. Адрес его в конце списка записан.

— Знаю, видел, — сказал Лещук и перевел разговор на другое.

Он нашел этот магазин. Правда, пришлось не раз спрашивать и переспрашивать и порядком поплутать по улицам. И когда попал на искомую улицу, понял, что все эти дни он вращался в самом пекле города, в самом многолюдье его и что и в этом городе есть совершенно тихие улицы, с редкими прохожими, с магазинами, куда заглядывает мало покупателей.

Коробки были правы: универмаг просторный, в два этажа, и выбор богатый. Он обошел его весь: от входной двери до выхода в другую дверь, после того, как поднялся на эскалаторе на второй этаж. Высмотрел и купил две отличные вещи: Оле — туфли, а сыну Алешке — шапку, и заранее знал, что дети будут рады подаркам.

Было без четверти шесть, когда он вышел из универмага. Спешить было некуда: до поезда оставалось почти четыре часа. Путь до гостиницы занял бы не больше часа, и он пошел пешком. У него немного побаливала голова, и он сперва подумал, что это от вина. И сам же не согласился со своим предположением: что такое четыре стакана кисло-сладкой водички для такого мужика, как он! От этой водички у него ни в одном глазу. Значит, от жары. Жара и теперь еще не спала, несмотря на предвечерье. Стоило выйти из-под тени дерев, как солнце сразу горячо ударяло в голову.

Он прошел одну улицу, вторую, свернул на третью. Улица была узенькая и зеленая. Каштаны росли вдоль тротуара плотно, друг за другом, переплетались ветвями. Ветви упирались в стены домов. И дома стояли тесно, прижимаясь плечом один к другому, — высокие дома, довоенной постройки, каждый на свое лицо, не то что сегодняшние панельные коробки.

Лещук шел неторопко, разглядывал дома, лепку на карнизах, симпатичные балкончики с выгнутыми чугунными перилами, массивные двери подъездов с тяжелыми ручками, окольцованными медью. Навстречу попалось всего лишь двое прохожих: девочка со скрипкой и женщина, катившая детскую коляску.

Потом он увидел красивый двухэтажный домик, расписанный в две краски: желтую и темно-малиновую, украшенный по фасаду портиками. Дом отступил от тротуара, спрятался за раскидистыми каштанами. За деревьями виднелась часть зеленой крыши и два окна на верхнем этаже, занавешенные шторами.

Он прошел немного вперед, и ему открылась в разрезе между каштанами средняя часть дома вместе с высокой стеклянной дверью и с крыльцом-площадкой в три ступени.

Неожиданно со стороны дома, за каштанами, послышался громкий разговор. Сперва женский голос, потом мужской. Снова женский, снова мужской. Лещук остановился и в недоумении поднял косматые брови. Но голоса тотчас же пропали. Лещук тронул себя рукой за лоб, как бы желая сам себе сказать, что все это ему почудилось. И чтобы убедить себя в этом, он медленно направился к этому дому.

На втором этаже какая-то женщина в белом чепчике мыла окно. У подъезда, носом к крыльцу, стояла длинная бежевая машина с откинутым верхом и открытым багажником. Больше он ничего не заметил, подходя к крыльцу.

Лещук усмехнулся, поняв, что ему действительно померещилась какая-то чушь, и снова, но уже машинально, тронул себя рукой за голову. Голова у него все-таки побаливала.

«Чертова жара, — подумал он. — Дождика бы сейчас хорошего…»

Он увидел над стеклянной дверью большие круглые часы. Черные стрелки показывали ровно шесть. Еще увидел вывеску на фасаде, справа от дверей, и подошел поближе — прочесть. И не успел — рядом кто-то засвистел. Лещук оглянулся. В глаза ему плеснули косые лучи низкого солнца, и в этих лучах к нему приближалась коренастая фигура, казавшаяся против солнца совсем черной. Фигура держала за спиной руки и громко насвистывала что-то знакомое Лещуку: знакомое и в то же время давно забытое… какой-то марш, что ли. Вдруг фигура перестала свистеть и заговорила с Лещуком, как-то так открывая рот, что сразу обнажались два ряда сверкавших белых зубов.