Лидия Вакуловская - Свадьбы

Пожелав полярным странникам счастливой дороги и сытой кормежки, Степан спрятал бинокль под кухлянку, надел рукавицу, взялся за палки и переступил с ноги на ногу на коротких лыжах. Но, прежде чем оттолкнуться, поглядел на небо. Он чувствовал, что в погоде назревает какая-то перемена, но на небе не отражалось ни малейших примет, указывающих на это. Небо голубенько светилось, и на его гладком просторе, не запятнанном ни единым облаком, висели низко у горизонта два круглых фонаря: слева — пурпурное солнце, справа — молочная луна в зеленом ободе, — обычное соседство дневного и ночного светил в весеннем апреле, с его все еще крепкими морозами, но уже светлым днем, сменившим кромешную темь полярных ночей.

Нет, небо было чисто и покойно, как чисты и покойны были снега, раскатавшие по земле бесконечно длинные белые перины с торчавшими на них подушками-сугробами. Примета к непогоде крылась, пожалуй, в морозе. По сравнению с полднем мороз заметно послабел и в воздухе улавливалась какая-то вялость. Воздух будто пообмяк и расслабился, как случается перед ростепелью. Однако Степан знал, что ростепели начнутся не раньше конца мая, если не в самом июне. А вот такой перепад в температуре, такое полное безветрие и такая тихая тишина скорей всего обернутся пургой.

Вдруг Степан ноздрями уловил близкую пургу: по слабому дуновению ветерка, наполненного щекочущей сыростью, пахнувшей ему в лицо и проникшей при вдохе в ноздри. Но как бы ни была скора на ногу пурга, как бы стремительно ни началась, она уже не могла настичь Степана средь этой окаменело-снежной пустыни: его избушка была совсем недалече, вон за той цепочкой невысоких холмов, видимых ему невооруженным глазом.

Степан тряхнул плечами, поправляя рюкзак за спиной. В рюкзаке залязгало железо: стукнулись друг о друга капканы. Охота на песцов и огненных лисиц закончилась, и Степан уже с неделю выкапывал из снега свои капканы и сносил домой с тем, чтобы погодя починить и смазать их для охоты в будущую зиму.

Поправив рюкзак, он пошел и пошел на лыжах, равномерно взмахивая палками и легко скользя по прочному, искристому насту.

Достигнув полосы холмов и обогнув один из них по склону, он снова остановился, увидев в неглубокой низине свою избушку. Степана удивил и обрадовал дымок, прямившийся из трубы его крохотного жилища. Ему подумалось, что это жена его Мария вернулась из больницы и первым делом затопила плиту в пустом нахолодавшем доме. И подумалось также, что младший сын Андрей сам привез мать из райцентра на своем вертолете, и теперь они оба, жена и сын, дожидаются его.

Степан зашарил глазами по голой низине и, не обнаружив стальной стрекозы, на которой, пускай и не часто, да все же наведывался к отцу с матерью Андрей, понял, что радость его зряшна: не мог Андрей привезти мать. Всего два дня назад Степан получил от старшего сына Егора радиограмму, извещавшую его, что операция у жены прошла благополучно, но из больницы она выйдет не раньше как через месяц. Радиограмма пришла на полярную станцию, завез ее Степану водитель вездехода, ехавший от полярников в колхоз за олениной. Степана не столько обрадовало, сколько опечалило известие Егора: он не рассчитывал, что жену так долго продержат в больнице. И он решил лететь в райцентр к Егору, дождаться там выписки жены, а потом вместе с нею вернуться на остров. Лететь он собирался завтра, положив себе управиться сегодня с капканами и выкинуть из головы всякую заботу о них.

Установив для себя, что догадка его о приезде жены неверна, он тем не менее был доволен тем неоспоримым фактом, что в избушке кто-то ждет его и на плите уж, верно, бушует чайник, и можно будет поговорить не с зеленым облупленным чайником и не с огнем, томящимся в плите, а с живым человеком. Правда, Степан не мог жаловаться, что к нему редко заглядывают люди. На этом большом острове, похожем с высоты на слегка разогнутую подкову, было три жилых места: на северном мыске — полярная станция, на южном — оленеводческий колхоз, а в самой середке — избушка Степана. Так что кто бы ни ехал из колхоза к полярникам, где к тому же находился небольшой аэродром, откуда люди отправлялись на материк и куда прибывали с материка, или кто бы ни держал путь с полярной станции в колхоз, они, как правило, заглядывали к Степану. Беда лишь в том, что ненадолго заглядывали: не успеют отогреть душу круто заваренным кипятком, не успеют расположиться к разговору, как снова собираются в дорогу. Разве что непогода кого придержит, сделает пленником на сутки-двое. За такую благостную случайность Степан не считал за грех воздать хвалу всякой лихой погоде.

— А вот она и припожаловала!.. — порадовался вслух Степан, увидев, как ветер сорвал с сугроба снежную пыль, подбросил ее пухлым шаром вверх, затем швырнул вниз. Шар расплющился от удара оземь и из него поползли и стали разбегаться белые змеи, проворные и верткие, как сто тысяч чертей с чертенятами.

Солнце успело убраться с неба, луна поднялась повыше. На серых крыльях опускались с высоты на остров сумерки, и Степан понимал, что пурга вот-вот разойдется во всю прыть и на всю ночь.

Чужие собаки, запряженные в нарты, завидев издали Степана, подняли неистовый лай. К их хору присоединились его собственные собаки, закрытые в сарае, пристроенном трехстенком к избушке.

Подъехав на лыжах поближе, Степан узнал вожака упряжки Бубна, прикрикнул на него. Вожак тоже узнал Степана и тотчас умолк, заставив тем самым стихнуть других собак.

Из избушки вышел хозяин Бубна и всей упряжки Толик Каме, молодой чукча, невысокий, присадистый, с коричневым лицом и черными с просинью волосами, которого Степан знал с мальчишек.

— Привет, батя! — протянул ему руку Толик и крепко тряхнул Степана за руку. Все островитяне — чукчи и русские, молодые и старые — одинаково звали Степана батей.

— Здравствуй, здравствуй! Вот удружил, что заехал, — отвечал Степан и спросил: — Ты в колхоз или на полярную?

— В колхоз. Ревизора везу. Из Магадана прилетел, — говорил Толик. — Замерз он шибко. Думал, посидит часок у печки — дальше поедем. Теперь ночевать будем, раз пурга идет. Надо собак распрячь и покормить не мешает.

— Сейчас покормим. И я своим брошу. У меня и нерпы и рыбы довольно.

Степан снял лыжи и рюкзак, понес их в сарай. За ним, пригнувшись от встречного ветра, пошел Толик, застегивая на ходу ватник и опуская клапаны лисьей ушанки.

Молчаливый и робкий не столь давно, ветер уже набрал силу и обрел свистяще-хриплый голос, став настоящим ветром. И этот ветер начал быстро замешивать в низине пургу, гоняя с места на место космы снежной пыли.

Задав собакам корм и затащив в сарай нарты, на которых приехал Толик, Степан с Толиком вошли в избушку, отряхнувшись прежде от снега в сенях.