Руслан Тотров - Любимые дети

«Куда ты денешься?!» — усмехнулся Алан.

«Сказал — значит, все! — вспыхивает Габо. — Клянусь матерью!»

ДВОЕ ТАКИХ УЖЕ КЛЯЛИСЬ. (Таксист-клятвопреступник и таксист, который возил нас к знахарю.)

«А если бы со мной такое? — озадаченно вздохнул Габо. — Отбей мне ноги — и все, ни на что я не гожусь»…

Ах, вон откуда ветер дует!

«Тебя хоть убей, ничего не изменится, — утешил его Алан. — Пустое место было, пустое и останется!»

«Поживем — увидим», — неуверенно пообещал Габо.

Старые позиции он сдал, а новых не подготовил.

Собираюсь к Зарине, но происходит это не в тот же день, и не на следующий; а подснежники живы еще, лишь привяли чуть, и я достаю их из стакана, в котором они стояли, вытираю стебли полотенцем, кладу в портфель, а там бутылка вина лежит, «Напареули», если вас интересует — купил, возвращаясь с работы, а вот подснежников сегодняшних не нашел: то ли тетя Паша торговлю прикрыла, то ли весна приостановилась, — и джентльменский набор, таким образом, готов — цветы и вино, и я сам при галстуке, — и остается надеть пальто и тронуться в путь. (Но не в колясочке шагающей, отнюдь, она лишь повод для движения.) Я обещал Алану поговорить с Зариной, и с л о в о подталкивает меня, направляя туда, куда и без повода мне следовало бы явиться или позвонить хотя бы, о здоровье справиться — ведь это я подвел Зарину под нож знахаря и, следовательно, должен отвечать за последствия, — и я готов, пожалуйста, снимаю трубку, номер набираю, а в голове уже и разговорчик предстоящий складывается, простенький такой, но занимательный

ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР.

«Здравствуй, — скажу. — Как поживаешь?»

«Прекрасно, — ответит она. — Лежу парализованная».

«Пустяки, — скажу. — Пройдет».

«Надеюсь, — ответит она. — С твоей помощью»…

А дальше? Что же ты на трех цифрах остановился? Номер-то пятизначный! Не получается, передумал? Но почему же ты снова идешь к аппарату? Снимаешь трубку, кладешь, снимаешь, кладешь…

Ах, стыдоба-стыдобушка!

Но ты не отчаивайся, Алан, я тебя выручу. Укрою, успокою, убаюкаю. Вот тебе

ДРУГАЯ ВЕРСИЯ,

попроще и посимпатичнее.

В недавнем прошлом, век-полтора назад, считалось, что преступника неудержимо влечет на место совершенного злодейства, и полицейские того времени, ломброзианцы, как правило, люди малообразованные и суеверные, устраивали засаду, трубки покуривали, спиртное потребляли и в кустиках ли, в домике ли вымороченном сидели себе и спокойненько дожидались, зная, что преступник заявится рано или поздно, и тот, детина узколобый с квадратной челюстью, с выступающими надбровными дугами и глубоко запавшими глазками, догадывался, что его ждут, и сколько мог откладывал свой визит, но какая-то фатальная сила подталкивала его, лишая сна и покоя, и настрадавшись вдоволь, измученный бессонницей, истерзанный угрызениями совести, он поднимался в конце концов и в полночь, в час мистический, тащился, словно на свидание, туда, где трубочки покуривали, спиртное потребляли, и, увидев полицейских, падал на колени и, жутко рыдая, признавался во всех своих грехах и даже наговаривал на себя лишнего. Теперь же, в наш просвещенный и комфортабельный век, почувствовав тревогу в душе, вы можете явиться в отделение милиции по месту жительства и сделать соответствующее заявление, а если не хочется идти пешком, или погода ненастная, можно позвонить, и к вам приедут молодые вежливые люди, внимательно выслушают вашу исповедь и отвезут вас куда следует.

Но если в обслуживании наметился явный прогресс, то побудительные мотивы — угрызения совести и душевная тревога, бессонница и маета — претерпели не столь значительные изменения, и суть их осталась прежняя.

Вот и неможется тебе, Алан, и милиция тут не поможет, потому что стоит на страже Закона, а ты, как известно, не нарушал и не преступал, да и челюсть у тебя недостаточно квадратная, и вины твоей — всего лишь фраза неосторожная, которая, кстати, вполне справедлива: ты не муж Зарины и никогда им не был, и в этом легко убедиться, перелистав книгу записей во Дворце бракосочетаний, и, следовательно, тебя тревожит не буквальный, а другой, скрытый смысл этой фразы, а его-то, смею утверждать, ни знахарь, ни Зарина не уловили, да и дело тут не в словах, сколько бы значений они не имели, а в том, что ты открыл в себе неведомое прежде свойство:

СПОСОБНОСТЬ К ОТСТУПНИЧЕСТВУ,

и, таким образом, если вежливые люди и приедут за тобой, то перед ними встанет нелегкая задача — увозить тебя нужно не всего целиком, а частично (одну десятую, может быть? а девять десятых пусть себе живут, если смогут?), но процедуры такого рода органами правопорядка не производятся, и, значит, очищаться тебе придется с помощью давно уже освоенной системы самообслуживания.

Предлагается два варианта:

1) если Зарина не слышала твоей фразы либо не уловила ее сокровенного смысла, ты можешь считать, что ничего не говорил, и жить спокойно;

2) если же она слышала и уловила, тебе следует явиться к ней с повинной, облеченной в общеупотребительную форму:

Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ.

(Если положить эти слова на музыку, может получиться теплая и ласковая

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ СОВЕСТИ.)

А мальчика мы назовем Черменом, и он продолжит тебя самого, и старшего брата твоего, и отца, и деда, погибшего возле дикой груши, и тех, чьи останки покоятся в вашем родовом склепе, в Далагкау, в Куртатинском ущелье… Нет?.. Ты все еще надеешься, что его матерью станет Майя? Но разве мы не решили с тобой, что Майя — это иллюзия, игра? Значит, и мальчик может получиться игрушечный, пластмассовый, поролоновый, плюшевый, сувенирчик изящный, брелок для ключей; он никого не продолжит, этот мальчик, разве что игру оживит… Ах, ты и сам это знаешь? И все же думаешь о ней?.. Да и сам я, признаться, грешен… Ах, мы едины с тобой, оба на развилке стоим, дорожные указатели разглядываем — пойдешь налево, пойдешь направо… Вот и слились мы, ты и я, вернее, я и я, еще вернее — Я: Алан мое имя, и родословная моя восходит к аланам, и нет никакой развилки — я на лифте поднимаюсь, во времени возношусь, если верить Таймуразу, который считал в отрочестве, что время — это вертикально восстающая прямая…

Выхожу из лифта, нажимаю кнопку звонка — бим-бом, — и мне открывает Фируза, Фируза Георгиевна, и, открыв и увидев меня, улыбается, словно я новость хорошую принес, и она, предчувствуя это, радуется заранее.

— Мир дому вашему! — провозглашаю, переступив порог. — Добрый вечер!

— Добрый, — отвечает она и повторяет: — Добрый, — и продолжает улыбаться, и улыбка ее наводит меня на мысль, что приход мой может расцениваться как

ПРИЯТНАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ,

и, взбодрившись несколько и воспряв духом, я заявляю молодцевато: