Руслан Тотров - Любимые дети

Зарина пыталась протестовать против этого новоявленного обычая, и отец покивал головой, слушая ее, и сказал, сокрушаясь:

«С одной стороны это, конечно, плохо»…

«А с другой?»

«А с другой хорошо…» — ответил он.

Тут бы Зарине возмутиться, но характер ее слагался, как вы помните, из двух составляющих, и первой из них было долготерпение, а период его еще не кончился.

Гости проходили в столовую, или в залу, как принято было ее называть, усаживались за стол, каждый на свое, привычное место, повязывали на шею крахмальные салфетки, откушивали обильно и достойно выпивали, произнося традиционные тосты, вели беседы на вольные темы и подшучивали друг над другом, но шутки их повторялись, и повторялись темы — футбол и телевизионные сериалы, — и обо всем они говорили с чувством собственного превосходства и оттого расслабленно и снисходительно, и свысока поругивали порядки в стране, сетуя на излишний либерализм власти и распущенность народа — никто ничего не боится, а их бы поприжать, поприжать бы их, болтунов, голодранцев, умников! — и тут бы Зарине возмутиться, но занимало ее совеем другое — ей чудилось в поведении гостей, в самой манере их общения что-то удивительно знакомое, но она никак не могла вспомнить, что именно, и однажды прыснула, не сдержавшись, догадалась вдруг: да они же в высшее общество играют, неуклюже подражая чему-то виденному то ли в кино, то ли в театре, и все вроде бы есть у них, и не хватает только одного — никто поклоны им не бьет, шапки перед ними не ломает, — и тут бы возмутиться ей в третий раз, но она сочла свое открытие забавным и, смеясь, поделилась им с Тамарой, приглашая и ее понаблюдать и посмеяться, однако та не приняла приглашения, и даже наоборот, нахмурилась и головой покачала:

«Ты ошибаешься, девочка, — проговорила с укором и добавила значительно: — Все они очень уважаемые люди».

Выпив и закусив, они, как и положено в лучших домах, пересаживались за ломберный столик — черное резное дерево, бронзовые пепельницы, зеленое сукно, — доставали колоду карт, но не в преферанс играли, и даже не в покер — в очко резались, в буру! — и это тоже смешило Зарину. Вместе со столиком антикварным Тамара прихватила в Москве и старинное трюмо, которое вроде бы стояло когда-то в покоях императрицы (то ли Екатерины, то ли Елизаветы), и они (Ирбек, Каурбек, Батырбек) поднимались время от времени, подходили к нему, тщеславие свое тешили, стояли, надувшись, и ухмылялись скабрезно, словно порнографическую карточку разглядывая… Подходил к нему и некий Дудар, или Хозяин, как называли его полушутя-полувсерьез, но в отличие от остальных он не ухмылялся, а взирал на себя с уважением, как бы на равных с той, которая несколько веков тому назад то ли владела, то ли не владела зеркалом этим в раме витиевато-бронзовой. Он был помоложе других, лет на сорок выглядел, не старше, но держался действительно по-хозяйски, сидел обычно во главе стола, и если кто-либо, расшалившись, позволял себе остроту в его адрес, словечко недостаточно почтительное, ронял остерегающе и тоже вроде бы шутя: «Уволю!», и шалунишка седовласый похохатывал, стушевавшись, и остальные сочувственно похлопывали его по плечу, и пиршество продолжалось в обычном своем порядке.

Тамара, равно внимательная ко всем и неизменно приветливая, тоже выделяя Дудара, чуть ли не дорожкой ковровой готова была стелиться перед ним, наизнанку вывернуться, каждый каприз исполнить, каждое желание предугадать, и Зарина, заинтригованная непостижимым его величием, как-то спросила ее, не удержавшись: «Кто он такой?»

«Дудар? — мгновенно отреагировала Тамара и оживилась, словно только и ждала этого вопроса. — Большой человек, — ответила неопределенно и значительно. — Он нужен отцу по делу, — головой покачала озадаченно, — очень нужен. — Она испытующе глянула на девушку и проговорила с сомнением: — Ты бы могла помочь отцу, если бы захотела, конечно»…

«Я?!» — удивилась Зарина.

«Не подумай ничего такого, — Тамара засмеялась, обняла ее, прижала к себе. — У него жена и дети, он хороший семьянин, но понимаешь, — тут она сделала паузу, — каждому мужчине приятно взглянуть на красивую девушку, — тут она вздохнула, — так уж сии устроены, мужчины».

Зарина не знала, как устроены мужчины, а вопрос этот так или иначе занимал ее, и если в чем-то, благодаря гимнастике, она опережала в развитии своих ровесниц, то во многом, благодаря тепличному, в известном смысле, произрастанию, была неопытна и наивна до крайности, и потому молчала, раскрасневшись от смущения и любопытства, молчала и ждала, что скажут ей еще, в какую тайну посвятят…

«Почему ты не носишь вещи, которые я привезла тебе? — спросила вдруг Тамара с укоризной и с обидой даже. — Мужчины, между прочим, любят, когда девушка хорошо одета».

Тут в Зарине проявилось то, что дал ей спорт — упорство и воля, — а клятва ее, как вы помните, состояла из двух частей, и первую из них — не ходить к отцу — она преступила, но на подступах ко второй — не носить поваренных вещей — уперлась с удвоенной силой, полагая, видимо, что сдержав полклятвы, можно считать себя честным, человеком, и Тамара уловила перемену в настроении девушки и снова засмеялась, снова обняла ее и прижала к себе.

«Ну, извини, извини! — проговорила добродушно. — Откуда же мне знать, что нравится молодежи, что у вас теперь в моде?!»

Отстояв, как ей показалось, свою позицию, Зарина расслабилась, и это не укрылось от Тамары, и она снова сменила тон, вернулась к теме:

«Да от тебя ничего особенного и не требуется, — улыбнулась, как подружка задушевная, — просто приходи, когда он у нас, вот и все».

«Я и так у вас часто бываю», — неуверенно пролепетала Зарина, не понимая, чего же от нее хотят, и тут же ответ услыхала, разъяснение шутливое:

«Посмотрит он на тебя, посмотрит, сердце его смягчится, и отцу будет легче разговаривать с ним, — и словно испугавшись чего-то, Тамара запнулась вдруг и прошептала предупреждающе: — Только отец ни о чем не должен знать. — Она вздохнула: — Такова наша женская доля, — и усмехнулась, двусмысленность себе позволяя: — Мужчины сверху дело делают, а мы снизу — так уж от веку заведено».

С делопроизводством подобного рода Зарине сталкиваться не приходилось, и потому слова эти она восприняла в их прямом, буквальном значении и снова смутилась, и тут бы ей встать, откланяться вежливо и уйти, но она осталась, жалея отца, который всегда был добр к ней, и не желая девочкой наивной показаться, недотрогой чопорной, и потому еще, что в предложении Тамары не усмотрела ничего опасного для себя и даже нового: она и раньше ходила к ним, и Дудару никто не возбранял любоваться ею, и если сердце его смягчалось при этом, то — и на здоровье! — лишь бы в желе не превратилось, в массу студенистую…