Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том первый

Селивановский внимательно слушал, прищурив зоркие голубоватые глаза, удивленно повел бровями, отодвинул какие-то рукописи, и я ощутил рукой тепло его руки.

— Есть такое письмецо… Хранится. Мне запомнилась эта фраза: «Сегодня я стал богаче».

— В душевном порыве скажешь и не такое. Ведь я тогда только узнал Есенина.

— Понятно, — сказал он. — Итак, сдавайте билет, а мы позаботимся о жилплощади.

Я был ошарашен таким поворотом событий и долго бродил по городу, не зная, на что решиться. Звезда скитаний с мальчишеских лет звала меня в дорогу, и я уже повидал немало градов и весей. Но здесь, в деловитом шахтерском городке, к моему благостному ощущению родного края прибавлялось и острое чувство новизны, и давний интерес к среде, которая представлялась особенной, таинственной, — в ней рождались песни, поэмы, романы, ее волшебным и манящим светом когда-то мне светился «Забой». Нет, я не собирался редактировать в журнале прозу. Предложение Селивановского казалось мне фантастичным, и чем дальше отходила во времени беседа с ним, тем более я утверждался в мысли, что оно и фантастично, и потешно. В конце концов мне стало весело: такого редактора прозы, — говорил я себе, — редакция наверняка еще не видывала! О, у нее надолго останутся воспоминания!

В тот день из гостиницы меня выселили, мой билет пропал, а жилплощади для холостяка-одиночки подыскать нигде не удалось, хотя этим вопросом усердно занимался редакционный рассыльный.

Я заночевал в редакции, на диване. Старый комплект газеты «Кочегарка» вполне заменил подушку. Условия были сносные, тем более, что «подушку» можно было и читать. Утром, после первой же разведки, мне стало известно, что поблизости находится трестовский буфет. Мои хозяйственные заботы резко сократились: я очистил тумбочку письменного стола от рукописей и основал здесь личный филиал буфета.

Между тем Селивановского вызвали в Москву. Его проводили местные литераторы и позже рассказывали мне, что он не забыл и новичка. Через открытое окно вагона Алексей Павлович крикнул:

— Смотрите же, лирики, нового редактора прозы не обижать.

Так и приклеился ко мне этот титул — «редактор прозы», и так, само собой, устроилось жилье: здесь же, конечно, в редакции. Появились даже признаки комфорта: молодой поэт, веселый и сердечный Кость Герасименко, принес мне из дому подушку и одеяло. Сначала я отказался принять эту жертву. Он обиделся. Пришлось согласиться и, казалось бы, уже пора было возблагодарить судьбу: по сути, я занимал отдельную комнату, и бесплатно.

Правда, на новом месте меня стали беспокоить молодые поэты, прозаики и критики. Некоторые из них стучались в редакцию чуть свет. Приносили новые стихи, требовали возвратить им какие-то рукописи, просили выслушать «на скорую руку» отрывок из поэмы, главу из романа, рецензию или критическую статью. Один из них, косматый баснописец, даже хотел подселиться ко мне и стал устраиваться прямо на письменном столике, но мне удалось, хотя и с большим трудом, отстоять свое одиночество.

Так прошло около двух недель, и однажды вечером, возвращаясь из кинотеатра, я увидел в редакционном окошке свет. Озадаченный этим, я быстро поднялся на этаж и обнаружил, что дверь открыта, а на моем диване удобно расположился какой-то дяденька. Он читал газету, раскинув ее над собой, как прикрытие от солнца, и, когда я вошел в комнату, лишь небрежно кивнул на мое «с приездом!».

На письменном столе дяденька расположил свой багаж: валенки, фуфайку, шапку-ушанку и объемистый сверток бумаги. Осмотрев эту необычную для знойной летней поры экипировку гостя, я попробовал вступить с ним в разговор.

— Областной пленум поваров, — начал я мягко, — насколько мне известно, закончил работу, и в гостинице имеются свободные номера. Скажите, уважаемый, почему вы не любите гостиницу и давно ли?

— Давно, — ответил он нехотя и не отрываясь от газеты. — В гостинице клопы. Это обязательно. Знаешь, сколько я прожил в гостиницах? И везде, и обязательно — клопы.

— Я недавно жил в этой гостинице и ничего подобного не замечал.

Отстранив газету, он внимательно посмотрел на меня и усмехнулся:

— Если так, почему же ты сбежал из гостиницы?

Теперь он совсем отстранил газету, сбросил с кругляка ноги, сел. У меня мелькнула мысль, что я где-то его видел: помнились эти резкие складки по углам губ, прямой и пристальный взгляд, сложенные на груди руки… Он не позволил мне отвлекаться воспоминаниями, шагнул к столу, взял сверток и стал развязывать на нем кошлатую веревку, приговаривая с досадой:

— С чего мы начинаем беседу, приятель? С гостиницы! Плюнем на гостиницу. Сейчас я прочту тебе стихи, а ты скажешь мне по душам: нравятся или нет. Но только одно условие: говорить правду.

Я не останавливал его и не пытался увильнуть от этого ночного испытания стихами. За короткий срок общения с поэтами здесь, под сенью редакции, я твердо уяснил себе, что их обязательно нужно выслушивать — во избежание тяжелых недоразумений. Сверток, освобожденный поэтом от веревки, был объемист, и я одобрительно заметил, что тут читать и слушать хватит, пожалуй, до утра. Он счастливо засмеялся.

— Хватило бы у тебя терпения, тут достаточно и на сутки!

— Приступим? — вздохнув, спросил я бодро.

— Внимание, — сказал поэт.

Он стал читать с тем монотонным бесстрастием, с каким на иных вокзалах дежурные объявляют о прибытии, опоздании или отправлении поездов. Я тут же остановил его.

— Не годится. Начинайте снова. Что это вы бормочете, как дьячок?

Он молча, исподлобья уставился на меня.

— Тебе понятно, что я не артист, а поэт?

— Современники Пушкина свидетельствуют, что он замечательно читал свои стихи.

— Верно, — согласился поэт и пригорюнился. — Только Пушкин пришел из лицея, где еще мальчишкой знавал Державина и Жуковского, а я пришел из шахты и знавал, из авторитетов, одного десятника Чертоломова, который даже не ведал, что такое стихи.

— В таком случае, — посоветовал я поэту, — вашим стихам следует придать предисловие: мол, извини, читатель, автору некогда было учиться, он добывал уголек. А если придется где-нибудь в рабочем клубе выступить, значит, опять предисловие: извини, уважаемая публика, автор стихи читать не умеет, но зато умеет уголек добывать… Интересно, что скажут в ответ читатель и публика?

Он болезненно поморщился, махнул рукой.

— А иди ты, насмешник, подальше! Ну, разве не ясно, что скажут читатель и публика? Они скажут: ступай себе, добывай уголек.

— А выводы?

— Правильно скажут.

— А стихи? Ну, хотя бы те, что вы сейчас прочли:

Как вы с ними поступите?.. В печку?