Владлен Анчишкин - Арктический роман

— Тебе надобно сосредоточить свои усилия на кадрах, Александр Васильевич, — закончил Батурин. — Дисциплинку на руднике надобно подтянуть…

Романов склонил голову, смотрел вниз. Все, что было дальше на профбюро, прошло для него как во сне.

— О комбайне будем говорить, — загудел вновь Шестаков. — Мы уедем с острова в этом году… Многие из нас уедут, понимаешь, — гудел он. — Приедут, понимаешь, другие на Грумант. Но государство, понимаешь, было, есть и будет здесь. Одно. Наше — Советское государство. Наша родина. И каждый человек, понимаешь… Если ты человек! — все громче гудел Шестаков. — Мы не позволим, товарищи, забивать клинья между профбюро и руководством рудника. Нам нечего делить, понимаешь. У нас общее… А спорить, понимаешь, драться… Я предлагаю, товарищи члены бюро, перенести разговор о комбайне в конец заседания. Возражений не будет?.. Пиши, — ткнул он толстым, длинным пальцем в протокол.

Заведующая профбиблиотекой, настороженно следившая за руками Шестакова, наклонилась к стопке бумаги.

По читальному залу, забитому стульями, прошел вздох облегчения. Батурин вновь напряженно думал о чем-то; его мысли были вновь далеко.

— У вас, понимаешь, — спросил Шестаков, — что еще?

— Па-ап-пока будут везти на остров комбайн… — сказал Афанасьев.

— Не будет его, со всей ответственностью, в этом году, — бросил авторучку на блокнот Богодар.

— Привезут, — сказал Афанасьев, мельком взглянув на Батурина. — Па-ап-первыми пароходами привезут. Мы послали радиограмму первому секретарю ЦК ВЛКСМ. Для нас ка-ак-омсомольцы соберут комбайн.

— Кто это «мы»? — спросил Батурин.

— Я.

— Безответственно… — Богодар запнулся.

Батурин шевельнул плечами, меняя положение за столом.

— Ну-ну, понимаешь! — загудел Шестаков оживленно.

— Я тоже подписывал радиограмму, — сказал Гаевой.

Продолжая устраиваться за столом и не находя удобного положения, Батурин повернулся к Гаевому.

— И я подписал, — сказал Радибога.

Батурин перестал искать удобное положение.

— Еще одна водородная бомба, — взмахнул кулаком Жора Березин, примостившийся у двери.

— Я тоже подписывал. Мать честная! — послышался голос из коридора. — Дак это же и малец поймет…

— Кто там еще, понимаешь? — спросил Шестаков.

Из-за косяка высунулась голова Остина.

— Голубчик, понимаешь… Товарищи члены бюро… Ну-ка, зайди, сядь на свое место… Не возражаете, товарищи члены бюро?.. Болтается, понимаешь, за кулисами, — гудел Шестаков.

— Па-ап-ока комбайн будут везти на остров, — продолжал Афанасьев спокойно, ровно, — нам нужен еще один СКР-11 для механизации навалки угля с помощью обратного хода врубовки. СКР-11 есть в Баренцбурге, на Пирамиде…

— Чье предложение о механизации навалки, понимаешь, с помощью врубовки? — спросил Шестаков.

Богодар пожал плечами:

— Я лично… не знаю, Викентий Алексеевич. — Сказал и взялся за вечное перо, собираясь записать что-то в блокноте, но не стал записывать. — Чье? — смущенно спросил Афанасьева. — Вы лично давали мне тетрадь… со всей ответственностью…

— На-ан-ачальника рудника, — сказал Афанасьев. — Константина Петровича Батурина… ла-ал-ично.

Возле двери скрипели стулья; вместо лиц, обращенных к столу президиума, там видны были лишь изогнутые спины и плечи, вздрагивающие от смеха.

Батурин смотрел на Афанасьева; в уголках твердо обозначенных губ вздрогнула улыбка. Подозрительно рассматривал…

— Ну что ж. Молодость всегда была беспощадна к практичности и осторожности, свойственным зрелости. Молодости противны колебания перед решительным шагом. Молодость спешит утвердить себя на земле — торопится стать вровень со зрелостью. Молодость, стало быть, не умеет ждать.

— Да, — сказал Романов, занятый своими мыслями.

— А эти ребятишки, однако, из поколения, которое еще стреляло из рогаток, когда мы уже добивали немцев, — сказал Батурин.

— Да-а-а…

Шли на третий наряд. Шли вместе: Романов должен был ввести Батурина в положение дел на добычных. Шли по мосту через ручей Русанова. Снег скрипел под ногами. Со стороны Гренландского моря, через остроконечные горы и ящерами извивающиеся между ними горбатые ледники, через фиорд, затянутый у берега льдом, лился во всю ширину горизонта закат. Карнавальные краски заката расцвечивали небо. Огонь лежал на людях, на домах, на скалах, — полыхал над Грумантом.

— Такие мазурики умеют брать не оглядываясь, — поучал Батурин, о чем-то думая. — Люди, которые вырастают, не зная голода и оскорблений, не умеют давать, стало быть. Это не наше поколение…

— Да-а-а…. — сказал Романов.

Шахтеры торопились на наряд. По колено утопая в пламенеющем снегу, они то и дело обгоняли Романова и Батурина. Навстречу шли полярники с ужина. Шли не торопясь. Когда сходились с Романовым и Батуриным, ступали в сторону тропы, в красный снег, пережидая.

— Такие ребята не знают и предрассудков, — говорил Батурин. — Такие, стало быть, учатся пользоваться тем, что уже есть, требовать, брать…

— Да…

Обгоняя Романова и Батурина, взглянув уголком глаза на них, проскочил Гаевой.

— И упрекать ребятишек, однако, — дело неблагодарное, — сказал Батурин. — Не засадишь же его в свою шкуру, чтоб он посидел в ней годок-второй, пожевал аржаную судьбину прошлых лет с подвесками на шее и ногах вроде жены и детей… внуков…

— Да.

Батурин остановился, поднял голову, уставился на Романова.

— Александр Васильевич, ты не помнишь формулу крепости льда?

Грубое, но по-мужски красивое лицо его розовело не то от холода, не то от заката. Сдвинув густые брови, он смотрел напряженным взглядом, но его мысли, видно было по глазам, были все еще далеко, где-то там, куда они то и дело убегали на заседании профбюро. Романов понял: Батурин не то чтобы дразнил его, рассуждая о молодости, но и сам едва ли слышал, что говорил: под монотонную болтовню, позволяющую вместе с тем отгородиться и от Романова — его намерений продолжить спор, начатый на бюро, — продолжал думать о том, что его донимало. Но то, что Батурин говорил, слышал не только Романов, а и другой человек: он стоял рядом — на тропке, несколько поотстав от Романова и Батурина; стоял, заложив одну руку в карман ратинового полупальто, в другой между пальцами держал погасшую папиросу; на ладони видны были мозоли, пробитые угольной пылью, следы въевшегося в кожу машинного масла. Он смотрел на Романова; черные смородинки глаз блестели влажно, в глазах отсвечивались краски заката. Он слышал и то, как Романов поддакивал. Рядом с ним, улыбаясь в один уголок рта, стоял Андрей Остин.

— Я узнаю формулу крепости аль-да, — сказал Афанасьев, едва выговаривая. — В Баренцбурге, в АНИИО [16] АНИИО — Обсерватория Арктического научно-исследовательского института. , за-азнают… Оборудование можно будет перевезти по льду в та-атри ходки.