Владлен Анчишкин - Арктический роман

Афанасьев посмотрел на Романова: врать или говорить правду?

— Ва-ав-ам влетело от начальника? — спросил он не то в микрофон, не то у Романова.

— Со всей ответственностью… инженер Афанасьев! — закричал Богодар. — Лично вы знали?

— Знал.

— Почему вы сразу не сказали мне?

— Та-атак вы ж сидите дверь в дверь с начальником рудника. Ва-авы «официальный» главный инженер, а не я. Это вы должны были сказать мне, Анатолий Зосимович, а не я вам. И-а-я…

— Инженер Афанасьев! — затрещал голос главного в телефоне. — Со всей ответственностью… чье предложение о применении комбайна?

Афанасьев вновь подмигнул Романову: вот, дескать, машина заработала. Прикрыв микрофон ладонью, тихо спросил:

— Чье?

Романов махнул рукой: Батурин-то знает…

— Иа-ан-женера Романова.

— Вы лично обманщик… инженер… — В телефоне щелкнуло. Богодар бросил трубку, не договорив.

— Ну? — спросил Романов.

— А-а-а… Перемелется — мука будет.

— Балда ты, Вовка, — сказал Романов, голос упал. — Комбайн в этом… или следующем году будет на Груманте, но «я лично»… В общем, вы с Лешкой подгадили…

— На-ан-е сердитесь, Александр Васильевич, — говорил Афанасьев, снимая фуфайку с вешалки. — У нас общее дело, но разные должности. — Говорил, боком выходя на середину комнаты, надевая фуфайку. — И-а-если вы можете повременить с механизацией на окре, я не имею права сидеть, ждать — я механик окра…

— Да! — хлопнул Романов ладонью по столу, встал. — Если б у нас были разные только должности!

Афанасьева точно кольнуло: он вздрогнул и, поворотясь к Романову грудью, застыл с одной рукой в рукаве фуфайки, глаза сделались большими, — казалось, он не верит тому, что перед ним, отделенный столом от него, Романов, что именно Романов сказал то, что сказал.

И опять зазвонил телефон. Романов поднял трубку.

— Эй! На земле! — говорил Гаевой, звонил из шахты. — Что там у вас делается?

— Ну? — сказал Романов.

— Главный с тебя лично тоже снял шкуру для барабана?

— Да.

— Кто это?

— Романов.

— А-а-а… Извините, Александр Васильевич. Я потом…

В той же позе, выставив одну руку в сторону, Афанасьев стоял на середине комнаты, грудью к Романову. Глаза сделались немножко печальнее, немножко боли сошло с лица — словно постарел немножко. Видно было: он хотел сказать Романову что-то значительное. Ничего не сказал. А когда вышли в коридор, засуетился, забегал, — у него появилась нервозная веселость, нервозная нежность к Романову.

— Па-ап-равда, все это чепуха, Александр Васильевич? — спрашивал он, то и дело забегая вперед. — Ха-ах-отите, я скажу, что это ма-ам-ое предложение — ка-ак-ом-байн? Хотите? Ва-авы только не сердитесь на меня, й-а-я, наверное, и правда балда, Александр Васильевич.

Он говорил мягко, ласково.

Да, Романов подумал тогда: что бы ни случилось с Афанасьевым на острове, для него стычки с людьми, с жизнью — игра! Мурманский порт для него — ворота в рай, а Большая земля — не новые испытания, требующие постоянных усилий и напряжения, а возможность делать то, что хочется, жить там, где повольготнее, — с радостью в сердце. Да, Романов подумал тогда о том, что, возможно, не следовало бы связываться с Афанасьевым: какой бы стороной ни повернулось дело с комбайном, все шишки в итоге упадут на голову Романова. Да, Романов именно поэтому и сказал Афанасьеву, что у них «разные не только должности». Но он ведь сказал лишь то, что сказал: того, что думал, он не сказал.

Возбуждение Афанасьева передалось Романову. Романов решил в этот день не ходить в шахту: Батурин мог потребовать под горячую руку отчет о переукомплектовании добычных участков в связи с предстоящим переходом эксплуатации в засбросовую часть, — нужно было подтянуть дела по отделу кадров. Романов вошел в свой кабинет.

Звонок в металлическом корпусе телефонного аппарата взорвался с такой силой, что показалось, трубка подпрыгнула. Романов вздрогнул от неожиданности; звонил Богодар.

— Александр Васильевич, — взыскательным тоном говорил «официальный», — такого от вас не ждал. Вы безответственно скрыли лично от меня и от всего коллектива совещания лично… Из каких побуждений вы не предупредили меня о том, что комбайн — ваше предложение, что Константин Петрович уже запрашивал управляющего и получил отказ? Вы меня слушаете?.. Так вот: я, извините, не в силах понять того, что вы делаете и зачем вы это делаете. Но вы лично подсидели меня, Александр Васильевич… безответственно…

— Пошел ты со всей своей ответственностью… — закричал Романов и бросил, не дослушав, телефонную трубку.

Это был тот главный, который и нужен Батурину: он был хороший шахтостроитель, но шагу не мог сделать самостоятельно — служил, раболепствуя, перед шахтером № 1. А люди, которые трусливо дрожат перед старшими, неизлечимо больны страстью заставлять младших дрожать перед ними. Богодар считал, что то, что Романов выполняет за него обязанности главного на добыче, обязывает Романова раболепствовать перед ним… в знак благодарности за «любезную щедрость». Романов оказался неблагодарной свиньей в этом смысле. Используя положение «официального» главного, Богодар устраивал Романову производственные осложнения везде, где их интересы сходились, — в шахте, на поверхности. Батурин постоянно мирил их. Романов не жалел о том, что указал в конце концов Богодару место, где ему надлежало быть.

Ослепительно яркое, холодное солнце неистовствовало. На земле, на припае, вновь приткнувшемся к берегу, снег горел белым пламенем. Без очков с темными стеклами невозможно было смотреть на землю, на фиорд, на небо.

Профбюро рудника началось в шесть часов вечера в читальном зале библиотеки. На заседание были приглашены руководители рудника, участков, цехов, бригадиры проходчиков, бетонщиков, слесарей. Бюро открыл Шестаков. Вопрос был поставлен ребром: «Что мешает отделу капитальных работ ввести в эксплуатацию новую шахту в засбросовой части к Первому мая?» Шестаков коротко сообщил о том, какие замечания были сделаны грумантчанам на профкоме острова. Толстая, подвижная кожа на лбу секретаря то и дело собиралась в глубокие складки. Шестаков был необычно строг. Это было видно не только по тому, как он двигался, нес рано начавшее тучнеть тело, как жестикулировал, как говорил. Он необычно повел и заседание. Слово для доклада было предоставлено не Батурину, как повелось на руднике в разговорах о строительстве, или Богодару, а Гаевому.

— Прошу, Алексей Павлович, по-деловому, в темпе, — прогудел секретарь, растопыренными пальцами, словно расческой, уложил длинные волосы на большой голове. — Только невзирая, понимаешь… никаких личностей, — предупредил он, опускаясь в председательское кресло.