Владлен Анчишкин - Арктический роман

— Товарищи. Поступили предложения дополнительно…

— Со всей ответственностью, хватит на сегодня, — прогудел кто-то.

— Мать честная!.. Да погоди телиться! — шумнул Остин, сидевший у прохода, против президиума. — Тише!

— Товарищи! — помахал рукой главный. — Хотя это и в компетенции Александра Васильевича, но я со всей ответственностью… Автор не называет своего имени. Приедет Константин Петрович — он лично знает… Автор предлагает механизировать выемку угля в новых лавах.

Афанасьев не поднимал головы, продолжал строчить что-то; главный читал расчеты, его прерывали вопросами, в зале сделалось шумно. Добычники встали горой за комбайн. Едва не каждый из них, кому довелось побывать в двадцатой лаве, признавался: и ему приходила в голову такая мысль, но как-то… настолько это необычно для условий и традиций острова… О комбайне говорили все. Предложение приняли единогласно.

А потом поднялся Афанасьев; заикаясь от волнения больше обычного, прочел проект радиограммы управляющему трестом. Афанасьев предлагал отправить радиограмму от имени первого на руднике постоянно действующего производственно-технического совещания: совещание просит Зайцева прислать первыми пароходами, которые будут открывать навигацию, первый для Шпицбергена комбайн…

— Я, товарищи… со всей ответственностью… думаю, Константин Петрович не взыщет с нас за то, что мы без согласования… и Александр Васильевич…

— Чего резину тянуть?

— Предлагаю, чтоб радиограмму подписал от имени собрания Анатолий Зосимович!

— Пра-а-вильно!

Второе предложение сверх повестки дня было проще первого. Засбросовая часть должна стать в строй к Первомайскому празднику. Пока комбайн будет «ехать» на остров, механизировать навалку угля в новых лавах с помощью обратного хода врубовки. Дело несложное, но эффективное — нужен лишь еще один транспортер СКР-11… Второе предложение тоже приняли единогласно.

Совещание прошло весело, все были довольны, расходились с прибауточками. Главный с солидной неторопливостью собирал на столе бумаги, к выходу шел морской походочкой, переваливаясь корпусом с ноги на ногу, все делал так, словно прибавился в весе, и говорить старался весомо.

С Зеленой, отрогов Линдстремфьелля падали на Грумант облака, бежали над фиордом в сторону Гренландского моря. Ослепительно-белый снег, перенесенный бураном с гор, завалил поселок, улицу и тропы к домам.

Буран, ураганным валом пролетевший над Грумантом, ушел. Но то, что оставил он после себя, продолжало жить на острове, в людях. Стремительные наскоки свирепой стихии не уходят бесследно.

Батурин, Романов и Шестаков возвратились из Баренцбурга. Романов сбегал домой, переоделся, завернул в столовую. В «люксе» было не больше пяти человек. Батурин тоже успел переодеться в бывшую форму горного инженера, сидел в середине стола. Перед ним стояла эмалированная миска с костями, обросшими хрящом, кусочками тугого мяса — любимой едой; над миской подымался парок. Обычно, когда официантка Аня, в кружевном кокошнике и белом передничке ниже груди, заносила миску с костями, в «люксе» намечалось оживление. За столом перебрасывались шуточками, мужчины подвигались поближе к начальнику рудника — кости из общего котла были лишь его привилегией. В тот день вокруг Батурина и миски была как бы зона отчуждения; все сидели тихо, жевали, смотрели вниз. Батурин, насупясь, широко разложив локти на столе, с хрустом грыз хрящи. Горчичница пустела на глазах. Еду Батурин запивал бульоном из фаянсовой чашки с толстыми стенками.

Романов вошел в «люкс», оживленно поздоровался, пожелал приятного аппетита. Ему тихо ответили. Батурин буркнул что-то под нос, не взглянув. Романов сразу почувствовал что-то неладное, но уже сел за стол против Батурина, — отодвигаться в сторону или уходить было поздно. Сидел, ерзал: негодующее молчание Батурина действовало угнетающе. Романов спросил: что случилось? Батурин повел глазами, посмотрел из-за горы костей на него, ничего не сказал. С хрустом разгрыз хрящеватую головку мосла и занялся проступившими на ней, жирно поблескивающими мозгами. Потом приподнял голову, посмотрел на Романова тяжелым взглядом.

— Я послал управляющему объяснение, — сказал он, работая челюстями. — Насчет совещания, стало быть.

Жилка над глазом пульсировала.

— Какого совещания? — спросил Романов.

— Я упреждал тебя в первый месяц на Груманте, Александр Васильевич: оставь свою дипломатию на Груманте — это не министерство, стало быть, а рудник, — сказал Батурин, удерживая мосол за щекой и не сдерживая негодования. — Ты, однако… дерь-мо. — Не закончил он объяснения — махнул в сторону Романова рукой так, словно прогонял назойливую муху.

— Вы можете прекратить жевать это… самое… на минутку и объяснить, в чем дело? — сказал Романов, тоже не сдерживая себя.

Батурин жевал, и так, что чувствовалось: для него Романов не существует больше… во всяком случае — здесь в столовой.

Пообедав в пол-ложки, Романов ушел, оставив Батурина возле костей. А через пять минут, вгоняя каблуки лыжных ботинок в притоптанный на узкой тропе снег, едва не бегом он уже шел к инженерам, щурясь на ослепительно яркий блеск неба и земли.

Афанасьев торопился на наряд.

— Вовочка… карась-идеалист, — набросился на него Романов с порога, — кто тебе разрешал отдавать тетрадь главному?

Черные раскрылья бровей парня поднялись, глаза округлились.

— Александр Васильевич… за-аз-ачем вы таскали меня по лаве, дали тетрадь?.. О Батурине рассказывали: как он отгораживается от комбайна?..

Романов растерялся: он ждал оправданий и сам собирался задавать вопросы…

— Разве па-аплохо получилось, Александр Васильевич? — спрашивал Афанасьев, натягивая кирзовый сапог на правую ногу.

— Я тебе, балда, рассказывал и показывал затем, чтоб ты мимо меня прыгал головой в воду? Я тебя предупреждал: «Никому ни слова… Я потом скажу, что делать»?

— Ба-аб-росьте, Александр Васильевич, — скривился Афанасьев, улыбаясь. — Ла-ал-учшее средство попасть в рай — это не бояться ада. Так говорили еще в эпоху Возрождения. Дело сделано. Ба-аб-росьте. Зачем это вам? Наше дело правое.

— Дубина!.. Батурин же теперь загрызет…

— Нас целое совещание — па-ап-одавится.

Зазвонил телефон. Афанасьев взял трубку.

— Инженер Афанасьев? — послышалось в телефоне. — Говорит Богодар. Главный инженер… Вы меня слышите?

— Са-ас-тоя, — сказал Афанасьев, подмигнув Романову, сел на койку, покрытую, по-холостяцки, шерстяным одеялом с ярко-зелеными, белыми разводами.

— Инженер Афанасьев. Со всей ответственностью… вы поступили неблагородно. Вы знали о радиограмме управляющего трестом?