Владлен Анчишкин - Арктический роман

А потом на палубе сделалось шумно, катер будто развернулся, дизеля заработали напряженнее. Романов встал. Ему не хотелось думать хотя бы теперь о том, о чем, он знал, будет думать и по ночам. Он обмотал согревшиеся ноги горячими портянками, с трудом всадил их в невысохшие сапоги, натянул на плечи ватник, воняющий влажной горячей ватой, поднялся на палубу.

Шумела вода у бортов, к щекам прижимался холодный, сырой ветерок. Катер мчался к скалам Зеленой, Груманта не было видно. Не было и дождя. Батурин стоял возле рубки, смотрел в бинокль. Катер шел к берегу. Игорь Шилков, Дробненький мужичок, старшина катера и матрос смотрели туда же. Все молчали. У матроса в руках был бинокль. Романов взял у матроса бинокль, посмотрел. Вдоль берега, прижимаясь к нему, шла лодка. Она продвигалась от Лонгиербюена к Груманту. В лодке было четверо. Один сидел на корме, повернув простоволосую голову к плечу, смотрел в сторону катера. Второй лежал на носу, животом вниз, смотрел вперед. Двое сидели в середине, один из них греб; весла подымались, опускались. На корме выделялся подвесной моторчик.

— Норвежцы? — спросил Романов.

Никто не ответил.

— Это же те, что были возле Богемана, — сказал Романов.

Было тихо.

Катер подошел к берегу; скалы поднимались к небу стеной — вершины прятались в облаках. Старшина катера склонился к мундштуку переговорной трубки.

— Машина, стоп! — сказал глухим голосом. — Полный назад!.. Стоп!

Катер остановился. На катере было тихо. Сделались слышными выхлопы кларков ДЭС: Грумант был близко.

Лодка покачивалась на волне, поднятой катером. В лодке было четверо: Афанасьев, Полисский, Остин и Гаевой. Тихо было и в лодке.

Батурин смотрел на людей в лодке тяжелым, припирающим взглядом. Смотрел и молчал. И в лодке молчали. Афанасьев смотрел из-подо лба, глаза Полисского бегали, Остин улыбался в одиа уголок рта. Гаевой сидел на корме; на коленях лежал поясной патронташ. Гаевой сортировал стреляные гильзы, они выпадали из рук.

Лодка была килевая, фанерная. На скелет шпангоутов и продольных брусьев была набита фанера, покрашена суриком, а потом кузбасслаком. Вдвоем лодку можно было переносить на большое расстояние. Ее строили Дробненький мужичок и Афанасьев; пользовались ею в Колбухте, подбирая гаг и кайр, убитых у берега. В лодке нужно было балансировать, чтоб не перевернуться. Высокой волны она не выдерживала. Три недели тому Дробненький мужичок и Афанасьев пришили в килю кусок рельса, попробовали лодку с подвесным моторчиком. Лодка перевернулась далеко от берега и стала торчмя; моторчик заглох в воде. Катер вытащил их из Колбухты. Батурин велел уничтожить лодку. Дробненький мужичок и Афанасьев доложили: лодка утоплена . Романов проверял и не нашел лодки в Колбухте.

— У вас есть бензин? — спросил Остин.

— У нас дизельное топливо, — ответил матрос.

— Перебирайтесь на катер, — сказал Батурин.

— А мы на-ан-а веслах, Константин Петрович, — сказал Афанасьев. — Мы быстро…

— Кому велено! — взревел Батурин.

Остин подгреб к катеру.

— Дичь останется здесь? — спросил он.

— Ну?! — рявкнул Батурин. — Живо!

В лодке было шестнадцать больших серых диких гусей, все дно было заложено утками и утятами. Лодка сидела глубоко в воде.

— Самоубийца, — сказал Игорь Шилков.

Его дернул за полу ватника Дробненький мужичок; Игорь смутился.

Через металлический фальшборт потянулись к лодке руки Шилкова, Дробненького мужичка, матроса. Афанасьев, придерживаясь руками за автомобильную шину, заменявшую кранец, подтягивал лодку вплотную к борту катера. На палубу полетели охотничьи трофеи, снаряжение, ружья. На катер взошли Полисский, Гаевой, Остин.

— Снимай моторчик, — велел Батурин.

— И-а-я на буксире, — сказал Афанасьев. — Моторчик не помешает.

— Утоплю в фиорде вместе с лодкой, мерзавцы! — пообещал Батурин. — Снимай, говорю!

Афанасьев снял моторчик и, балансируя, передал на катер. Передал весла.

— Капитан остается последним на корабле, — сказал Остин.

— Марш в кубрик! — рявкнул Батурин.

Бригадир навальщиков опустил ноги в люк. Полисский и Гаевой ушли за рубку. Афанасьев смотрел из-подо лба; держась за протянутые с катера руки, уперся ногой в автомобильную шину и оттолкнул лодку — она пошла к берегу, вскочил через фальшборт на палубу.

— Я тебе оттолкну, мерзавец, — сказал Батурин. — Я тебе толкну!

Он взял ружье, переломил у затвора и всадил в стволы два патрона с жаканами; вскинул ружье и, не целясь, выстрелил дуплетом в лодку. Раздался грохот, но было слышно: жаканы громко ударили в фанеру. Эхо выстрела плескалось высоко над головой — в черных скалах Зеленой. Батурин переломил ружье, выбросил из дымящихся стволов две медные дымящиеся гильзы в воду и всадил в стволы еще два патрона с жаканами. Он стрелял в лодку до тех пор, пока у него не осталось ни одного патрона. В лодке подымалась вода, она погружалась. Катер стоял на месте до тех пор, пока лодка не перестала погружаться. Она не тонула. Все молча смотрели на лодку. Борта лодки подымались над водой правильным эллипсом, обрубанным у кормы. Было тихо.

— Мерзавцы, — сказал Батурин.

Лодка не утопала.

— Пошел! — велел Батурин. — Борода!

Дизеля взревели, В красном рундуке, у рубки, дребезжало ведро. Батурин опустился в кубрик, через минуту выскочил из люка Остин. Его глаза искрились, злая улыбочка бегала на губах.

— Продали, гады? — прошипел он.

Матрос оглянулся на Романова и ничего не сказал. Афанасьев давился от немого смеха, зажав рот кулаками. Никто ничего не сказал.

А потом катер шел вдоль береговых скал Зеленой; подошел к грумантскому причалу и ткнулся бортом в сырые сваи причала. Батурин вылез из кубрика, вскарабкался на причал. Романов стоял на палубе катера, оправлял ватник. Батурин смотрел на Романова. Романов смотрел мимо Батурина.

— Тебе не мешало бы потоптаться в лавах маленько, Александр Васильевич, — сказал Батурин. — А то, чего доброго, и основную свою специальность забудешь… Делу помог бы.

У Романова остановилось дыхание.

— Добытчикам подсобить надобно, Александр Васильевич, — сказал Батурин. — План на ноздрях висит, дьявол его!..

Романов не сразу обратил внимание на то, что рука поднята, пальцы дрожат, застегивают уже застегнутую на груди фуфайку, опустил руку.

— Всю дичь — на кухню, — распорядился Батурин. — Для детского садика, стало быть, и для больницы. Проследи, Александр Васильевич.

— Мы ездили за дичью для свадьбы Жоры Березина, — сказал Остин. — Первого сентября свадьба.

Дробненький мужичок покраснел — застеснялся, как Игорь Шилков.

— Дать им три гуся, — велел Батурин Романову, — с десяток утят… А свадьбу я им устрою. После обеда — ко мне в кабинет. Всем!