Владлен Анчишкин - Арктический роман

— На-ан-е буду, — сказал он твердо.

— Будешь, — сказал Батурин. — Ты и сюда ехал на инженерскую должность…

— Не буду.

— Будешь!

— Нет! — сказал Афанасьев и встал. — Ва-ав-ы Лешку мучили этим «исполняющий обязанности», с Александром Васильевичем рассорили…

— Вон… к чертовой матери! — подхватился Батурин; кресло вылетело из-под него — ударилось спинкой о подоконник. — Цену вздумал набивать, щенок?

Афанасьев шагнул к двери, потом остановился и, резко поворотясь, посмотрел блестевшим глазом на Батурина на Романова — тоже решился, стиснув зубы:

— На-ан-е буду «и. о.», хоть тресните! Я шахтер, и вы не сделаете из меня «Кио», чтоб развлекаться?

— Во-о-он!..

Романов сунул в карман куртки заявление с резолюцией и вышел вслед за Афанасьевым, оставив Батурина одного. Парень быстро уходил по коридору; дверь из приемной в коридор была распахнута настежь. Афанасьев поспешно надевал на ходу пальто, шарфик. Романов был возле общей нарядной, когда в приемной послышался громовой голос Батурина:

— Вызовите начальника ЖКО немедля — пусть сам, стало быть, лично снимет пыль с тамбура, если не хочет, чтоб я его снял. Вернусь из шахты, чтоб все блестело! В приличном костюме нельзя зайти в кабинет, язви его… Письмо в министерство порвите… В Москву-у-у, однако! Где еще министерства бывают?!

К концу дня Романов принес Батурину проект приказа на подпись. Он пропустил слова — «исполняющим обязанности», — написал: «механиком отдела капитальных работ». Батурин подписал приказ, не взглянув на него… и на Романова.

И Романов опять подумал: «Зачем он избивает парня, дразнит?..» Зачем он и его, Романова, заставил присутствовать на этом «уроке воспитания»?..

Почти десять дней прошло — Викентий… ни слова, ни полслова. И вдруг телефонный звонок.

— Давай, понимаешь, сходим в шахту, Александр Васильевич, — предложил Шестаков. — На окре, понимаешь… Надо посмотреть, как там. Нам-то, понимаешь, не только строить, а и уголь добывать в засбросовой части.

Романов насторожился. Вздохнул. И тут же подумал с улыбкой о Викентий Шестакове. За эти дни профсекретарь перешел на «ты» со всеми руководителями рудника, исключая Батурина; к рабочим, итээровцам, с которыми раньше был в коротких отношениях, обращался теперь лишь в вежливой форме — приручал и их к новому своему положению… и соответственному отношению к себе. «Такая работа, понимаешь… Секретарь должен быть авторитетом для всех; он, понимаешь, лицо… не только профбюро, а всей организации». Поменял форму разговора и с Романовым: умудрялся формировать свой речевой поток таким образом, что он как бы обтекал местоимения «ты» и «вы», сжимая их в нечто единое-среднее, и нельзя было упрекнуть Викентия ни в том, что он слишком осторожничает, ни в том, что похлопывает по плечу.

Встретились в общей нарядной, уже в шахтерках. Викентий был похож на копну сена, обряженную в брезентовую пару. Но двигался оживленно. Он был взболтан чем-то основательно и беспрерывно разговаривал. Обо всем. О том, чего Романов ждал от него, ни слова. Не торопился спрашивать и Романов: терпел почти десять дней, стерпится и еще минуту-другую.

Вошли в людской ходок. Викентий разговаривал. Добрались до камеры лебедки БЛ-1200. Афанасьев с главным механиком, Гаевым, слесарями-монтажниками делал пробную прокрутку бесконечной откатки, — о «деле, понимаешь…» Викентий ни слова. Спустились по уклону двухпутевого бремсберга в засбросовую часть, обошли все выработки, забои, — Викентий словно бы забыл «о деле». Романов понял: когда человеку нужно сообщить приятное нечто, люди не заставляют себя ждать, и не почувствовал ни сожаления о том, что потерял еще десять дней, ни упрека к Викентию. Да он, собственно, и мало надеялся. Но он остыл за эти дни, начал думать трезво — успел обдумать многое, и хотя бы за это был благодарен Викентию.

— Не получилось? — спросил Романов, когда они уже поднимались по бремсбергу, возвращаясь из засбросовой части.

Шестаков остановился на крутых и скользких от стекающей воды сходнях, дышал тяжело, часто; из ноздрей и от потных щек валил пар.

— Тут, понимаешь, не так, — сказал он, отдуваясь со стоном. — Тут, оказывается, иначе, понимаешь…

Шестаков хотел добавить еще что-то к сказанному, но Романов не стал слушать: подробности его не интересовали теперь, — покарабкался вверх по сходням, перешагивая через планку, а то и две. Викентий мычал что-то сзади, пыхтел, едва поспевал за Романовым. Романов не отвечал. Викентий умолк. До выхода из шахты они не обмолвились словом. Молча сели на скамью и в общей нарядной, раскуривали жадно первую папиросу. Потом Шестаков сказал:

— Тут, Александр Васильевич, такая петрушка… И я, понимаешь: нельзя… И не поймут нас на профбюро: большинство членов бюро повторит то, что скажет Константин Петрович Батурин. Я, понимаешь, не обратил внимания сразу… а в профбюро… В общем, все, кто там есть… год прошел — Константин Петрович не терял времени даром: в профбюро попали только те, понимаешь, кого он и раньше держал в кулаке. Все у него в кулаке… А на собраниях, понимаешь, не говорят о таком. На общем собрании и нас не поймут, Александр Васильевич. Батурин не даст понять. Нельзя…

Романов и теперь не дослушал Викентия, бросил окурок на пол, растер сапогом, заторопился в техническую душевую… к Батурину.

— Чего это?

— Заявление. Прошу вызвать замену…

— А ты подумал?..

— Думой не сделаешь Польшу счастливой…

— Кстати, Александр Васильевич. Ты танкист: такое тебе будет понятнее… Семнадцатого сентября, в тридцать девятом году, стало быть, Красная Армия перешла границу панской Польши, вступила в земли Полоцкого воеводства. Танкисты колонной идут. Из лесу целый кавалерийский полк поляков: «Руби панове!» Клинки заблестели. Наши «Т-26» были окрашены для маскировки в зеленое. Рябыми сделались. Искры сыпятся. Танкист-капитан высунулся из башенного люка, из пистолета вверх: «Что вы делаете, паразиты?! Зачем краску одираете?!» Польским кавалеристам, оказывается, вколачивали в черепки, что наши танки фанерные… Ты однако… сам, Александр Васильевич, вдолбил себе в голову… Осмотрись маленько…

— Смотрел, Константин Петрович…

— А ты посмотри еще. Посмотри. Мой дед, когда снимался со стоянки, трижды погасший костер обходил — смотрел: не забыл ли чего?.. Осмотрись…

— Насмотрелся, Константин Петрович: аж рябит.

— Поморгай.

— Проморгал.

— Вот именно… Наш профсекретарь только что… Экие свистуны пошли: все невтерпеж им!.. Однако… Сказочку только что Шестаков рассказал. Мне. Интересная… Бабушка его в Архангельске живет и сейчас, стало быть. У дедушки кузничка была. Там же. Неподалею от Двины. Надобно было срочно выковать ось какую-то, закалить. Подручный сбежал в порт на работу. Дедушка позвал в подручные бабушку. Слепили к вечеру ось. Раскалили в горне. В бочку с водой ось не влазит: мала бочка. Решил дедушка калить прямо в Двине. Взяли клещи, выхватили ось из горна и — бегом к берегу. В руках клещи, стало быть; клещами ось держат. Дедушка машет головой, рожи делает одна страшнее другой, на бабушку, стало быть, косится. У бабушки сердце зашлось: переработал дед… Горе… А бежит — боится ослушаться. Дед упражняется, стало быть: что ни новая рожа — страшнее тех, какие уж были… На лбу комар сидит, оказывается, наливается дедовой кровью… У бабушки отлегло. А дед уж и глазами стал выделывать упражнения: тужится согнать комара. Руки-то заняты. Бабушку смех распирает. Дед озверел окончательно: зубами клацает. Комар знай пьет-наливается. Добежали до берега: бросили ось в Двину — дед клещами огрел себя по лбу, недосуг было руки опростать. Комар управился прежде: отделился ото лба — круглый, стало быть, красный, — полетел тяжело, снижается. У деда кожа трес нула на лбу от удара клещами. Бабушка боится улыбнуться, однако: «Что с тобой?» — будто не видела ничего, не знает. Дед на нее: «Ах ты развратница старая, туды твою!.. Ажник я тебя!» — и к ней, клещами замахивается. Бабушка вдоль Двины. Едва избежала — рыбаки отстояли… Так-то, Александр Васильевич, Шестаков мне, стало быть, рассказал эту сказочку: Батурин с клещами гоняется за Романовым, а она, однако, тебе в аккурат Ты отказался от главного в Баренцбурге — связал себе руки Грумантом, — теперь злишься, что время уходит, и больно, а руки связаны —.не достают, стало быть… Однако… Потому ты и на Груманте проморгал все, Александр Васильевич: от злости ослеп. Надобно башкой смотреть вперед — не только глазами, когда чего делаешь. Шаволить мозгой надобно. Тогда у тебя был бы один вывод и на Груманте; ежели ты уж здесь оказался: шахту новую надобно строить! У тебя семь пятниц на неделе, однако: на Пирамиду шарахнулся, за Грумант опять уцепился и вновь дьявол его знает куда… Взял бы клещи в нашей кузнице… С чего ты на Батурина: «поломанные пятаки», «компрачикос» «свистун»? В чем он тебе дорогу перебежал?.. Треснул бы себя по лбу клещами…