Алексей Бондин - Лога

— Как?

— А просто зря сгинул, в тюрьме сгноили. За политику, что твой бродяжка тот.

Наталья грустно опустила голову, задумалась. Потом стерла слезу и сказала:

— А я ни за что не отдам… Свое дите… Пусть будет, что будет, а не отдам. Не хуже я людей. Что мне законы нынешние. Сама воспитаю!

— А что плохи, по-твоему, законы?.. Приведут к попу, наденут на башки венцы, обведут вокруг налою и вваливай! — насмешливо сказал Семен, а потом, пыхнув сизым дымом, добавил: — Правильно, Наташа?.. Давай читай, Ефимка!

Такие беседы затягивались до полуночи. Они раскрывали перед Натальей глубокие рытвины жизни. Как разбуженная, она уходила знакомой тропинкой, протоптанной сквозь густые заросли донника, шиповника и смородины, к себе в казарму и там, молчаливая, подолгу лежала на постели, глядя в густую тьму, вспоминая разговоры со Смолиным. Она его прежде не замечала, и Смолин не обращал внимания на Наталью. Но теперь она точно срасталась с этим угрюмым, черным забойщиком.

Любовь ее к Макару угасала. Казалось, что одно время в сердце вспыхнул пожар, выжег все, и теперь догорали обуглившиеся головни. Макар делал вид, что не замечает Наталью. Его внимание перешло на Фимку. Ему нравились ее легкие движения, гибкое тело, орлиный профиль.

Фимка, заметив это, намеренно стала держаться в стороне. Эта «дикарка» искусно играла чувством Скоробогатова.

Когда Макар, поймав Фимку, крепко стиснул ее в объятиях, она строго сказала:

— Ну-ка, отстань… Не лезь, куда не просят, я ведь не Наталья, не в дешевке найдена!

…В темную ночь Наталья тихо пробиралась с Холодного к своей казарме. Ветер шумел хвоей елей и сосен и трепал низкий кустарник. Где-то простучал балодкой Суриков. На другой стороне котловины принимались петь песни, но что-то не выходило. В небе горели тусклые звезды. Иногда они прятались и снова зажигались, далекие, несмелые. Внезапно перед ней выросла фигура: человек вышел из-за талового куста. Наталья посторонилась.

— Кто это тут?.. — окрикнул он.

Это был Макар. Наталья промолчала. Макар вплотную подошел к ней.

— Наталья, ты? Откуда так поздно?

— А тебе какое дело до меня?

— Как? — спросил он, взяв ее за плечо.

— Да просто так. Ступай, Макар Яковлич, куда пошел. Отстань от меня.

— Любопытно!

— Ничего тут любопытного нету. Иди, я тебе не по пути!

Наталья тем же шагом направилась по тропке. Макар пошел с ней рядом. С минуту шли молча.

— Слушай, Наталья, с чего это ты вдруг?

— Не вдруг. Дура была — тебе доверилась, ведь знала тогда, а все-таки пошла с тобой… Так и вышло…

— А что с тобой случилось?.. Скажи!

— Уж не знаю, говорить ли, нет ли. А ну, скажу, посмотрю, как это тебе понравится. — Наталья помолчала с минуту и сказала: — Забеременела я, Макар Яковлич!..

Макар потоптался на одном месте и не своим голосом сказал:

— А может не от меня?

— Во за это спасибо, — голос Натальи дрогнул. — Ты бы думал, да не говорил этого.

Она быстро пошла вперед. Макар торопливо зашагал за ней.

— Постой, куда ты побежала?

— Отстань!

— Да ты чего это?

— Уйди! — строго сказала Наталья.

Макар остановился, озадаченный. Постояв, он круто повернул и зашагал к Холодному ключу.

Настроение Натальи ему было непонятно. До его сознания не дошло — почему она так вдруг оборвала разговор. Шагая по утоптанной дорожке, он не заметил, как подошел к Холодному, где Фимка поджидала его в пустой избушке. Он думал о Наталье и будущем ребенке. Пробуждалось новое чувство — чувство внутренней ответственности. Стало жаль Наталью. Он готов был повернуть обратно, догнать ее, поговорить… Макар остановился. Котловина была налита непроглядной тьмой. В вершинах деревьев тихо шумел ветер. Где-то в глубине леса скрипело дерево.

В памяти встали встречи с Натальей, ее сердечные ласки, голос, который он слушал, прильнув лицом к ее груди. Он любил, когда она, вынув из своих волос гребенку, любовно расчесывала его густые волосы, говоря:

— Боюсь я…

Фимка ему показалась чужой. Постояв на свалке, он решительно повернул на прииск.

Наталья с этих пор стала избегать встреч с Макаром, да он теперь уже и сам реже стал показываться среди рабочих. Или уезжал в Подгорное, или сидел у себя в новой, крепко сделанной избе, — конторе.

Прииск разрастался. Строилось большое здание для паровой машины. Подвозили бревна, стучали топоры во многих местах; качаясь, пильщики распиливали бревна на тес, и новые крепкие, один за другим, вырастали дома, домики, амбары.

Наталья сторонилась всех. Только в Ефимке она находила чистые мысли, чистые желания, подчас смешные… и весь он казался смешным, веселил ее.

Иной раз в обеденный перерыв Наталья и Ефимка уходили на лужайку отдохнуть на солнышке. Она клала его вихрастую голову к себе на колени и с материнской лаской говорила:

— Ну-ка, давай я тебе в голове поищу.

Прижавшись к ней, как к родной матери, Ефимка слушал и засыпал. Наталья бережно перекладывала голову спящего мальчика с колен на землю, а сама, растянувшись на траве, подложив руки под голову, смотрела в небо. Белые облака огромными клубами плыли в голубой синеве друг за другом, уходили к краю неба и там толпились стаями, образуя плоский, глыбистый свод. Хотелось думать, что завтра или сегодня вечером должна произойти какая-то перемена. Такие мысли стали посещать ее чаще и чаще, но перемены не было. Жизнь, серая, однообразная, шла день за днем.

Раз, улучив минуту, Макар остановил Наталью.

— Наташа, стой, погоди!.. Поговорим давай!..

— Не тронь меня, Макар Яковлич, — что я тебе?..

— Ну что ты, как чужая стала. Значит, совсем шабаш выходит?

— Да, шабаш!..

Макар схватил ее в объятия. От него пахло водкой и табаком.

— Оставь, говорю! — крикнула Наталья.

— Ну, что… какая ты!.. Боишься, поди, что выдавлю?..

— Не выдавишь, а брось свое озорство!

Макар отошел.

— Слушай, Макар Яковлич, моя последняя просьба к тебе.

— Какая?..

— Увези меня в Подгорное, или дай лошадь, меня Ефимка проводит.

— Зачем тебе в Подгорное?

— Да так, надо мне… Тошно мне здесь. Уйду я.

— Куда?..

— Уйду совсем с рудника.

Макар встревожился. Он молча смотрел на девушку, не зная, что сказать… а когда взгляд встретился со взглядом Натальи, он не мог его выдержать и отвел глаза. Он почувствовал нестерпимую, тоскливую боль. А Наталья попрежнему прямо смотрела на него грустными глазами.

— Ладно, — решительно сказал Скоробогатов, — завтра поутру.

— Ты только в бричке… пожитки кой-какие надо захватить, — сундучишко с тряпьем.

Макар круто повернулся и, широко шагая, ушел. Проходя мимо одного из рабочих, он не ответил на приветствие, а у казармы сердито пнул пеструю собаку — Шарика, который, виляя хвостом, с дружеским лаем встречал своего хозяина. От пинка Шарик жалобно и удивленно взвизгнул и, опустив лохматый хвост, тихо побрел вслед за хозяином.