Алексей Бондин - Лога

— Ну, что же вы молчите? — сказала Маевская. — Или теперь на вас нашел такой стих? — Она растянулась на нарах. — Ах, как хорошо! Как приятно здесь отдохнуть! — Она закурила папироску. — Прилягте, отдохните, Макар Яковлевич! Дождь скоро пройдет.

У Скоробогатова потемнело в глазах. Он бессознательно вскочил на нары и, схватив Маевскую, крепко ее обнял. Мария Петровна удивленно вскрикнула и, рванувшись, отскочила к двери. Глаза ее загорелись гневом.

— Вы это что?

Скоробогатов растерялся. Он почувствовал стыд и страх. Маевская, попрежнему стоя у порога, бледная, спросила:

— Вы что хотите от меня?

— Простите, я… думал…

— Кажется, я никакого повода не давала вам…

Скоробогатов неуклюже слез с нар, бормоча:

— Простите, Мария Петровна!

— Гадко… Вы совершенно испортили мне настроение.

Дождь стих. Уходящая туча громыхала вдали.

— Едемте, дождь перестал! — сказала Маевская.

Они молча сели и поехали. Оба сосредоточенно молчали. Только когда уже подъезжали к Безыменке, Скоробогатов заговорил:

— Вы все-таки простите меня, Мария Петровна!

— Ну, хорошо. Только, знаете ли, больно думать… Так гадко, грубо поступаете! Наверно, и с работницами, которые зависят от вас… Вы бросьте это… Не… Нехорошо… Гадко.

В день приезда Маевской на Безыменку появился на прииске и молодой машинист с Глубокой — Лопатин. Это удивило всех. Смолин считал, что «они сюда приехали не зря». Лопатин и Маевская разговаривали, как давно знакомые люди, обсуждали что-то серьезно и деловито.

Догадки хмурого забойщика еще более подкрепились на другой день.

Маевская внезапно заговорила с ним. Смолин сначала смутился, но, слушая ее простую речь, в которой сквозило желание знать о положении рабочих на прииске, оживился и почуял, что- возле него стоит человек, которому он по какому-то внутреннему побуждению должен рассказать все. На прииске было много такого, что интересовало Маевскую. Рабочие работали почти от зари до зари, доставая платину, сами ходили в лохмотьях, полубосые, спали в дымных, душных казармах. Лишенные всякой помощи, болели ревматизмом, пьянствовали, из-за пустяков били друг друга, хозяева относились к работницам «просто», и эта «простота» часто доходила до цинизма.

Маевская собрала группу работниц и пошла с ними в бор за ягодами. Работницы сначала держались несмело, осторожно, но потом освоились. На обратном пути Маевская, раскрасневшаяся, сияющая, шла и пела вместе с девушками:

Яков сначала оторопел при появлении нежданной гостьи «управляющихи». Скрывая в рыжей бороде двусмысленную улыбку, он спросил сына:

— Ты это зачем привез сюда эту барыню?

Макар промолчал. Яков, не дожидаясь ответа, добавил:

— Чужая баба, да еще мужняя — насмока, — мотри!

Полинарья на этот раз была тоже на прииске. Она, поджав губы, процедила сквозь зубы:

— И на барыню не походит. Тьфу… И табачище лопает.

Но через некоторое время Яков, очевидно, передумав, сказал:

— Конечно, тут плохого нет, ежели через нее наладить дело с арендой.

Макар, прихмурив брови, сердито проворчал:

— Вас я не спрашиваю, и не спрошу, как поступить с арендой.

Боясь рассердить сына, Яков озабоченно сказал:

— Все равно делать-то надо!

— Все уже сделано…

— Ну, коли сделано, так за коим лешим еще валан даться с этой бабешкой? Добился чего надо, и пошла к чомору. Никакого уважения к хозяевам, нажрется и лба не перекрестит…

— И разговаривать с нами не хочет. Точит же лясы-то с девками, да с Сенькой Смолиным, — перебила Полинарья.

После бессонных ночей Макар отупевший бродил по прииску без дела. Мысли о постройке и машинах остыли, отодвинулись…

Маевская жила на прииске, как бы не замечая Скоробогатова. Макар издали за ней наблюдал. В светлосером клетчатом костюме, туго облегающем ее аккуратную стройную фигуру, в светлосером кепи с большим козырьком над загорелым лицом, она была совсем другой. Ему казалось, что это не та Мария Петровна, которую он знал, а молодая, цветущая задором и здоровьем, женщина.

Змейками заползали в душу зависть и ревность к непрошенному гостю — молодому машинисту Лопатину. «Что он?.. Рабочий! Такой же, как Смолин, Гурька, Крюков и все прочие, — размышлял Скоробогатов. — И пусть этот сверчок знает свой шесток!» Скоробогатов считал себя человеком, который влияет на жизнь, поворачивает ее в ту сторону, куда ему нужно. Его оскорбляло, что Маевская предпочитает Лопатина.

Макар шел к Холодному ключу, желая встретить Маевскую. Был теплый вечер. В затихшем лесу ползли неясные шорохи да напевала муха, засевшая где-то в паутине. И на прииске было необычайно тихо. Не горланили песни, не выла гурькина гармошка. Костры не пылали, а курились тонкими струйками сизого дыма. У грохота, в дыму дымокурки, привалившись к колодине, сидел Суриков, обняв свою балодку. Он не видел и не слышал, как сзади подошел Макар.

— А где у нас сегодня люди, никого не видно, — спросил Скоробогатов.

— А кто их знает… Ушли куда-то… Все куда-то ушли… Должно — с этой ушли…

Макар понял, о ком говорит Суриков, и внимательно поглядел в лицо сторожа. Никиту он уже давно не видел и почти забыл о его существовании. Суриков изменился и сильно постарел. Густая борода его «перекрасилась», — в ней блеснула седина. Конец носа округлился, стал сизым, пористым, мясистым. Только глаза остались прежними — сонно-ленивыми.

— С утра сегодня шушукались!

— Кто? — спросил Макар.

— А эти… По-моему, зря эта бабенка здесь околачивается. Ну, хороводилась бы с бабами, а то и мужиков под свою лапу забирает. Мишка Лопатин тоже туда прошел. — Суриков показал балодкой в сторону горы.

Макар слушал с немой досадой.

И в самом деле, жизнь на прииске с приездом Маевской изменилась. Рабочие вдруг стали молчаливыми, особенно Смолин. Он даже перестал с Макаром здороваться.

— Чу! — вдруг встрепенулся, приподняв бровь, Суриков.

— Опять поют. Как обедню служат там!.. Слышь?..

Макар насторожился. До слуха долетели далекие звуки незнакомой песни. Она то замирала, то взлетала. Суриков поднялся и побрел по тропе, а Макар, пробравшись сквозь перепутанные заросли черемухи, пошел, навстречу песне. Она приближалась и теперь была уже знакомой. Хор девичьих голосов будил тишину засыпавшего леса.

По направлению к новым работам, отделившись от дара, шла группа людей, о чем-то горячо споря. Макару послышалось свое имя. Он неуверенно пошел навстречу поющим девушкам.

Из-за перелеска вышла Маевская в сопровождении работницы Насти, тихой незаметной девушки. На розовом лице Маевской играла улыбка. Она распахнула жакет, кепи сбилось на затылок. Смело шагая, Мария Петровна подошла к Макару и, взяв его под руку, спросила, весело заглядывая ему в глаза: