Алексей Бондин - Лога

Он работал на своей маленькой делянке, в отдалении от большого предприятия сына. Никита Суриков был с ним неразлучен. Они вместе били шахты, вместе смывали, делили скрытую от конторы платину и вместе пировали.

Завернув на перепутьи к Макару, Яков разговаривал с ним, как простой знакомый.

— Здорово, сосед!

Макар уже привык к странностям отца и только отмалчивался. Он видел, что бестолковая заносчивость растет в старике и становится более дерзкой, когда Якову фартит. Гордо поднимая голову, старик говорил Полинарье, отяжелевшей от безделья:

— Жили и жить будем!

Выворачивая из кармана толстую пачку кредиток, он прибавлял:

— Могу купить кого угодно, а Макарке расколотого гроша не дам! Ползать будет, в ногах валяться у отца, слезы лить, слезами ноги мыть. Не дам!..

Он потрясал в воздухе кредитками и старался говорить громко, чтобы слышала Татьяна.

Полинарья слушала безучастно. Она жила, как в полусне, довольная сытой жизнью, ничего не делая, каждый день деловито молилась в церкви, потом ходила по гостям. Она часто говорила, улыбаясь:

— Отдыхаю теперь я…

А иной раз целыми неделями не выходила никуда, — запоем спала.

В дела снохи Полинарья не вмешивалась, но Яков не оставлял Татьяну в покое. Приезжая с прииска, он с ядовитой усмешкой спрашивал:

— Ну, как поживаете, Татьяна Сидоровна, довольны ли вы своей судьбой?..

Татьяна молчала. Это приводило старика в бешенство. Он придумывал: чем бы насолить гордой снохе?

Раз он вымазал дегтем веревку, натянутую в сарае, где Татьяна сушила белье, в другой раз перевернул передок у выездного экипажа, на котором Татьяна ездила, и, когда узнал, что дорогой спадывали колеса, обрадовался.

Никита Суриков тоже «поправился житьишком».

Он задумал строиться. Навозил бревен, напилил тесу, хижину свою сломал, а жить, пока что, перешел к соседу, в подсарайную избу.

Под осень у Макара родился сын. Скоробогатовский дом ожил. Яков, — чтобы отметить рождение внучка Григория, — с крестин крепко запил. На руднике долго не показывался. Никита заскучал и тоже запил. Пропил, оставшиеся от покупки бревен, деньги и стал подыскивать покупателя на тес.

Потом Яков перенес кутеж на рудник, собрал соседей — старателей. Тут появился и Гурька Сошников. Он постарел, лицо износилось, но с гармоникой он не расставался.

В сумраке тихого вечера, шумно разгораясь, полыхал костер. Пьяные, охрипшие голоса будили засыпающую рамень. Надсадно ныла гурькина гармоника, а Яков, выводя колена, плясал.

Вдруг он прыгнул в шлюзовую канаву и, утопая по колена в воде, свирепо принялся подпрыгивать, мутя воду. Освещенное красным огнем костра, лицо его было сосредоточено. Мутная вода булькала под ногами, летели липкие брызги. Хохот старателей заглушал гармонику. Наконец, Яков выскочил из канавы и устало сел на пень, широко раскинув ноги в грязных сапогах. Он протянул руку к корзине, выхватил бутылку с коньяком, ударил дном о пень. Пробка вылетела, вспененное вино брызнуло Якову в лицо. С тем же усталым видом он начал поливать вино на сапоги и смывать рукой грязь, а опорожнив бутылку, бросил ее в канаву, раскинул руки и крикнул:

— Несите меня на руках в балаган!

Утром Никита, высасывая из бутылки капельки недопитого вина, обнаружил возле пня туго набитый бумажник Якова. Никита подобрал, раскрыл и торопливо спрятал за пазуху.

Как всегда после попойки, Яков был молчалив. Сидя на нарах, он вздыхал, — его мучила головная боль.

— Уф… Ох, господи, помилуй нас грешных!

Никита, исподлобья глядя на него, достал из-за пазухи бумажник и, подавая, поучительно проговорил:

— На-ка, да не разбрасывайся, богата-богатина! Ладно мне попал, а то бы денежкам твоим карачун был.

— Спасибо, Никита! — пробормотал Скоробогатов, не глядя на своего приятеля. Никита, желая похвастать своей честностью, еще раз проговорил:

— Ладно, говорю, мне попал, а найди какой-нибудь жулик, вроде Гурьки, — замыл бы! Я не люблю чужое добро. По мне все должно быть на чистую совесть. Робить, что ли, примемся али еще пировать будем?

— Хватит, Никита! За работу надо приниматься.

Отоспавшись, Яков и Никита снова принялись за работу. После каждого десятка бадей, выкачанных из шахты, связчики попеременно брали большой ковш, насыпали в него породу и шли к ручью делать пробный смывок.

На дне обозначались крупинки платины. Старатели любовались ими и выплескивали на кучу добытых песков.

Но однажды Никита, делая смывок, увидел на дне ковша крупный, похожий на раковину, самородок. Он схватил его и, сдерживая волнение, крепко сжал в руке. Яков заметил, что Никита изменился, — отвечает невпопад, на лбу выступил обильный пот, а глаза избегают взгляда Якова.

— Ты чего это?

— Чего?..

— Да точно кто тебя настегал?

— Никто не стегал!

Яков видел, — Никита крепко что-то держит в руке. Не спуская глаз, спросил:

— Чего это у тебя в руке-то?

— Ничего нету!

— Как ничего нету?.. А ну, покажи… Для очистки совести покажи, Никита… А?.. Чего у тебя тут в кулаке? — схватив здоровенную руку Никиты, настойчиво допрашивал Яков.

— Вот привязался, как репейная шишка. Ничего, горю я… Ничего нету.

— Разожми кулак! — настаивал Яков.

— Да на, ты, подь ты — злобно крикнул Никита и разжал кулак. На ладони лежал самородок. Мгновение они смотрели друг на друга.

— Экая ты страмина! — укоризненно проговорил Яков. — На что позарился! Бумажник честно отдал, а хаврульку скрыл… Много ли она даст?.. Золотников десять, не больше… Рублей на сорок… Уж лучше бы бумажник скрал. Больше бы корысти-то было…

Никита пристыженно молчал, потом, выругав Якова, ушел, ворча под нос:

— Плевать и в работу твою. Сам-то кто? Не лучше меня ворина!

Яков остался один. Никита больше не возвращался. Скоробогатов его не жалел.

«Чорт с тобой, работничек! — думал он. — Найду себе связчика не хуже тебя».

Но вскоре он призадумался: жилка как-то сразу иссякла, точно, просверлив узкую дыру, ушла, как червяк, бесследно в землю. Может быть, Никита, уходя, унес с собой «счастье»?

Лежа на нарах в балагане, Яков думал:

— Уж не Суричиха ли подстроила? Наговором отвела, закрыла жилку?.. Дошлая баба, колдунья чортова!

Он решил поехать в Подгорное и уговорить Никиту.

Когда он подъезжал к дому, Никита пьяный, беззаботный, сидел на своих бревнах, всклокоченный, босой и громко пел:

Увидев Якова, он смолк и отвернулся. Яков, остановив лошадь, крикнул:

— Никита, ты чего это скапризился, ушел?

Никита посмотрел на него пьяными глазами и промолчал.

— Слышь, я тебе говорю, айда, поработаем?..

— Не пойду!

— Ну, брось дурака валять, айда!