Алексей Бондин - Лога

— Я не пью, спасибо…

— Ну, выпей за компанию…

— Брось, Макар Яковлич, — крикнул Маевский. — Не в коня корм травишь, — и, стукнув кулаком по столу, запел:

Скоробогатов, держа стакан в руках, прислушивался к песне Маевского:

— Господа! Я тоже революционер… Александр Васильич, ты не знал?.. Меня жена обработала… Э, брось ты эту чепуху! Ты, Макар Яковлич, не хнычь! Все это канитель, ерунда… Ты можешь быть царем. Наживи капитал такой, чтобы ты был первым, и ты царя под голик загонишь. Будешь приказывать царю все, что ты захочешь. — Столяров нервно ерошил волосы, а Маевский, пошатываясь, наливал рюмки и говорил Скоробогатову — Ты бумажки эти не читай — плюнь на них! Насчет царей никто тебе ничего не скажет, ни Александр Васильич, ни Мария Петровна. Время покажет, куда определить наших самодержавных.

Мысли Скоробогатова путались. Уезжая домой, он думал:

«Плевать я на всех хочу. Пусть попробуют бунтовать. До одного всех выгоню. Первым долгом — Сеньку Смолина, Ефимку Сизова. Наберу новых!» И вынув из кармана прокламацию, он разорвал ее.

Татьяна встретила мужа удивленным взглядом. Когда Макар подошел к ней, обнял, она судорожно вырвала свои руки так, что они хрустнули, и отошла в сторону, гордо закинув голову назад.

— Это что значит? — спросил Макар.

Татьяна промолчала.

— Я тебя спрашиваю, что это значит, Татьяна?

— Н-не люблю я пьяных.

— Не любишь? А, если ты так и мы так! Чорт с тобой, чернохвостая!

Но Макар тут же упрекнул себя за то, что выругал ее. В нем кипела страсть к Татьяне… Особенно в этот день, когда Татьяна держалась от него поодаль. Он сорвался с места, запряг лошадь и уехал на «веселую улицу» Подгорного, где подряд стояли дома терпимости. Опустошенный он возвратился домой, не показываясь жене, отоспался и ранним утром уехал на прииск.

Здесь в работе он забыл о Татьяне. Дело его расширялось. Прииск расползался все дальше и дальше, захватывая котловину речки Безыменки. Крутые берега постепенно сбрасывали густой покров пихтачей, оголялись. Перепутанные черемушники исчезли. Шире и шире разевал бурые челюсти разрез, глотая больше и больше рабочих. Утром тихая, нетронутая рамень оглашалась воем гудка, тяжелым пыхтением паровых машин и грохотом чаш, которые громко буторили в своем изрешеченном теле пески, выбрасывая крупную галю на высокие свалки. Образовывались новые, голые, без растительности увалы.

Все это радовало Скоробогатова. Он чувствовал себя обладателем огромных богатств. — «Наживи капитал такой, чтобы быть первым, и ты будешь заставлять царя делать все, что тебе нужно»… Он ходил с раннего утра до вечера в густом муравейнике людей, отыскивая слабые места в производстве. Заходил в машинную, поднимался на вышку, следил, как взмытые струей воды пески в огромной чаше проваливались в решетки. Ему казалось иной раз, что машина лениво работает, люди лениво двигаются.

Молодой штейгер Хлопцов Никандр, высокий брюнет, техник, только что со школьной скамьи, однажды почтительно сказал Скоробогатову:

— Воды маловато, Макар Яковлич! Работы расширяете, а водичка остается в прежней мере… Из-за недостатка воды почти половина породы уходит на свалку!

Скоробогатов относился к Хлопцову недоверчиво, как к мальчишке, — его удивило это умное замечание. На другой день Хлопцов снова заговорил об улучшении производства.

— Я тебя смотрителем произведу, если ты мне это всё наладишь! — сказал Скоробогатов.

Хлопцов «ладил», а Скоробогатов недоверчиво следил за работой молодого техника. Когда сделали прорез из соседней речки Турьи и пустили воду, Макар перестал сомневаться. Он стал дорожить Хлопцовым, окружил его вниманием. Нововведения одно за другим появлялись в скоробогатовском деле.

Как-то раз, сидя за графином водки с Хлопцовым. Макар неожиданно хлопнул техника по плечу:

— Правильно, Никандр Федорыч, что ученье — свет, а неученье — тьма. Завтра же поеду в Подгорное и дам денег в училище, чтобы там учили бесплатно таких вот хороших ребят, как ты!

Скоробогатову больше всего нравилось устройство бесконечной цепи ковшей, черпающих смывку и подающих ее на станки. Он наблюдал за работой этих ковшей, с любопытством следя за каждым в отдельности. Рядом с собою он часто видел «Мелентьича» — Сереброва, малорослого, похожего на цыгана, слесаря, с небольшой лопаточкой черных жестких волос на подбородке. Этого цесаря Скоробогатов привез из Подгорного.

__ Черпает, — улыбаясь, простодушно говорил Мелентьич, смазывая из масленки валки. — Музыка какая… хоть пляши!

Скоробогатов улыбался.

Он чувствовал, что все идет хорошо, что среди рабочих незаметно недовольства. Все при встрече с ним почтительно здороваются, улыбаются. Только один Смолин попрежнему молчалив, хмур и обращается с ним — хозяином, как с равным себе.

«Надо уволить его», — думал Макар, но не решался сделать это. Черный Смолин носил в себе какую-то непонятную угрозу. Главное, Смолин не похож стал на прежнего. Он каждый день вовремя приходил на работу, всегда трезвый. Однажды, проходя мимо забоя, где работал Смолин, Макар остановился. Смолин отворачивал пласт земли, приросший к пеньку.

— Помогай бог! — с деланным добродушием сказал Макар, прикасаясь к козырьку картуза.

— Не надо, — один сделаю, — сурово отозвался Смолин.

— Это как?

— Просто так. Чего придираешься? Один, говорю, сделаю, без бога.

Макар осмотрелся. Кругом никого не было. Ему захотелось поговорить с Семеном всерьез: или сблизиться с ним или расстаться раз и навсегда. Но он не знал с чего начать, и бестолково топтался, наблюдая за работой.

— Ты чего, меня проверить пришел, что ли? — спросил Смолин.

— Нет!.. Чего тебя проверять?

— Ну, нет проверки, так проходи, не мешай.

Это обидело Скоробогатова. Запустив руки в карманы и сдвинув брови, он сказал:

— Не понимаю я тебя, Смолин, какой ты такой человек!

— Весь тут. Давно, подь-ка, знаем друг друга. Я понимаю себя и тебя понимаю.

В речах Смолина было что-то недоброе. Казалось, он знал, что Макар решил убрать его с прииска. Как бы подтверждая это, Смолин проговорил:

— Не нравлюсь я тебе, — скажи! Я уйду, если надоел!

— Зачем? Нет! Работник ты хороший, — сказал Макар и тут же подумал, что солгал.

Смолин все также спокойно продолжал:

— Больше-то тебе ничего от нас и не требуется, только чтобы работали на тебя хорошо, чтобы пользы тебе было больше.

Макар отошел, не сказав больше ни слова.

Насколько непреклонно действовал Макар, настолько же упрямо держался в стороне, не желая вмешиваться в дела, его отец.