Александр Чаковский - Невеста

— Хорошо! — Кудрявцев с трудом сохранял самообладание. — Теперь послушай меня. Я старый человек. Конец моей жизни не сладок. Я никогда не говорил с тобой на эту тему, но уверен… ты все понимаешь. У меня есть только ты, моя дочь. Единственный родной человек на свете. Я понимаю: жизнь есть жизнь. Если бы ты полюбила достойного человека и уехала с ним на два или на три года, клянусь, я никогда не помешал бы твоему счастью… Но почему, — продолжал он, стараясь вложить в свои слова всю силу убеждения, — когда я вижу, что ты делаешь ложный, губительный шаг, почему я должен потворствовать тебе? Стоять и спокойно смотреть, как ты уходишь к нему… к этому… — Он махнул рукой.

— Но я люблю его! Понимаешь, люблю! — воскликнула Валя.

— Давай говорить, как разумные люди, — стараясь успокоиться, сказал Кудрявцев. — Хорошо. Допустим, ты действительно любишь его. Но какие у тебя доказательства, что и он любит тебя так же безоглядно? Я готов согласиться, ему лестно, что такая девушка, как ты, проявляет к нему внимание. Лестно, но и только!

Он умолк, с тревожным ожиданием вглядываясь в лицо Вали, стараясь угадать, какое впечатление произвели на нее его слова.

— Мне больно слушать тебя, папа, — сказала Валя. — Мне очень хочется тебя успокоить: я вижу, что причиняю тебе много горя. Но… я люблю его. Тебя, наверное, раздражает, что я все время повторяю одно и то же, но… я просто не могу сказать ничего другого.

— Любят за что-то! Понимаешь, за что-то! — крикнул Кудрявцев.

— Разве? — тихо спросила Валя. — Нет, папа. Ты не прав. Когда любишь, то не думаешь, «за что». Любовь не подсчет человеческих качеств. Не арифметика. Нет, не арифметика, — убежденно повторила она.

— А любовь к отцу, — с горечью воскликнул Кудрявцев, — это арифметика? Почему ты не хочешь понять меня? Если не умом, то хоть сердцем?

Валя молчала.

— Ты знаешь, — решительно произнес Кудрявцев, — я не любитель мелодрам. Но теперь я должен спросить тебя прямо и без лишних слов: я или он?

— Нет, — ответила Валя, — ты не можешь требовать от меня…

— Могу! Все мои доводы исчерпаны! Отвечай!

— Я не могу отказаться от него, — сказала Валя, — не могу предать его… Не могу.

— Тогда у меня нет другого выхода, — теряя остатки самообладания, сказал Кудрявцев. — Я не могу запереть тебя дома, как десятилетнюю девчонку. Не могу контролировать каждый твой шаг. Но пока ты живешь со мной, я запрещаю тебе предпринимать что-либо, связанное с этим Харламовым. Ты меня поняла? Запрещаю! Если ты меня не послушаешься, я приму меры. Понимаешь? Приму меры!

Николай Константинович повернулся, вышел и с шумом захлопнул за собой дверь.

Он остался один в большой комнате, которая когда-то служила спальней ему и его покойной жене. Теперь здесь была и столовая, и его, Кудрявцева, кабинет. Тут же он спал, на просторной, ненужно широкой кровати.

Ему почему-то вспомнилось, как он, стараясь не разбудить жену, тихо и поспешно вставал, когда в соседней комнате начинала плакать маленькая Валя. Взгляд его скользнул по телефону, стоявшему на письменном столе, теперь он почти всегда молчал, по шахматной доске, покрытой пылью. «Все в прошлом», — с горечью подумал он.

Все, кроме одного: кроме Вали. Мысль о Вале тотчас причинила ему острую, почти непереносимую боль. Что же делать, как поступить? Никто не может подсказать ему, как поступить. Никто и ничто. Ни телефон, ни шахматы, ни книги, к которым он так редко прикасался.

«Что же мне делать, что делать?» — мучительно спрашивал себя Кудрявцев.

Дверь открылась, и Валя увидела Митрохина. Он был без очков и подслеповато всматривался в позднюю посетительницу, видимо не узнавая ее.

— Это я, Валя. Валя Кудрявцева… Помните? Тогда, на улице, после суда…

Митрохин прищурился и сказал со знакомой веселой усмешкой:

— A-а, Валя! Та самая Валя, которая любит кричать в суде!

— Извините, что так поздно, — смущенно сказала Валя, — но я сегодня уже три раза была у вас. Все не заставала. Вы простите… Адрес еле узнала. В суде не хотели давать…

— Не хотели? — весело переспросил Митрохин. — Конечно, разве можно давать адрес такого руководящего деятеля… — Он поднял руку и чуть повертел ею в воздухе.

— У меня важное дело…

— Почему же мы стоим в дверях? Прошу за мной, Валентина… если не ошибаюсь, Николаевна?

Он пошел в глубь квартиры, шаркая своими туфлями-шлепанцами.

Валя вошла в комнату следом за хозяином. Он уже стоял у письменного стола и торопливо шарил по нему рукой. Затем не спеша надел очки и, глядя на Валю, удовлетворенно сказал:

— Теперь я вижу. Действительно, Валя. Она самая. Может быть, выпьете чаю?

— Нет, нет, что вы! — заторопилась Валя. — Я ненадолго…

Ей хотелось напомнить ему разговор в сквере. Митрохин спрашивал тогда, есть ли у нее какие-нибудь новые факты, а ей нечего было сказать. Теперь у нее есть заявление Васина, и она пришла, чтобы попросить совета…

Но вместо этого Валя поспешно открыла сумочку, вытащила вчетверо сложенный листок и, протягивая его Митрохину, произнесла одно только слово:

— Вот…

Митрохин взял бумагу и, еще не развернув ее, сказал:

— Может быть, вы все-таки присядете?

Он указал на глубокое кожаное кресло. Валя села, утонув в нем почти с головой. Из глубины кресла она настороженно следила за Митрохиным. Когда он начал читать заявление, его реденькие выцветшие брови приподнялись над оправой очков.

«Почему он так медленно читает?» — думала Валя. Она мельком окинула взглядом комнату. Мягко светила лампа под зеленым абажуром, стоявшая на письменном столе. Стены комнаты оставались в полумраке, но Валя разглядела книжные полки вдоль одной стены и фотографии, развешанные на другой.

— Лю-бо-пытно! — медленно произнес Митрохин и положил бумагу на стол.

Валя надеялась, что он скажет что-нибудь еще, но Митрохин молча стоял у стола, словно забыв о ее присутствии. Валя растерянно глядела на него. Она ждала, что Митрохин будет потрясен, а она скажет ему торжествующе: «Кто был прав? Вы требовали фактов? Вот они, эти факты!»

Но Митрохин молчал.

— Я пришла посоветоваться… — робко начала Валя, — хотела спросить, куда отнести это заявление, кому передать…

Митрохин, казалось, не слышал. Он покачивал головой и чуть шевелил губами.

— Я хотела спросить… — на этот раз уже громче начала Валя, но Митрохин прервал ее:

— Я все слышу, Валентина… Николаевна! Отнести заявление можно и в суд. Но лучше, пожалуй, в городскую прокуратуру. Только… почему это не сделал сам Васин? Каким образом этот любопытный документ попал к вам?

Чуть сощурившись, Митрохин пристально глядел на Валю. Она торопливо рассказала ему обо всем, что случилось в последние дни. Как она пошла к Васину, как неожиданно появилась у нее Катя с этой бумагой в руках…