Константин Волков - С тобой моя тревога

И Лихова сжималась в комок, прятала горячие руки меж холодных коленей, чувствуя недружелюбные взгляды тех, с кем придется жить в общежитии, обедать в заводской столовой. «Воровка». Все будут знать, что рядом воровка.

На воле она смело ходила по улицам, ездила в трамваях и автобусах, сидела в ресторанах в компании своих, и никто из тысячи прохожих, попутчиков, соседей не знал, не догадывался, глядя на нее, красивую, может, только чуть небрежно одетую, — кто она. Для всех была она обычным человеком среди прочих людей. Только она одна знала о себе все.

«Ладно… Поживем — увидим… Скорее бы утро!»

…Долга бесконечно последняя ночь в тюремной камере. Уснуть бы, да разве уснешь? Таблеток бы каких сонных! Перешибить бы бессонницу…

Лихова закрывает глаза, старается дышать ровно, в такт ударам сердца.

И когда дрема уже, казалось бы, накрепко наваливается на усталый мозг, врывается тревога. Что сулит, как встретит завтрашний день, что ждет ее на воле?

Лихова откидывает шерстяное одеяло, садится. С тоской вглядывается в оконце под потолком: темен его квадрат, долго до рассвета, душно под одеялом.

Она опускает ноги на пол, нащупывает пальцами туфли и встает в одной рубашке грубого полотна между голыми нарами. Подол у рубашки узок, хлопает по коленкам, мешает ходить. Щелкают по пяткам туфли, не застегнутые на ремешки.

Длинная прядь прямых черных волос выскальзывает из-за уха, опускается на лоб, но она не поправляет прическу, меряет мелкими шагами проход между нарами, думает.

Разве такие туфли она, Ольга, носила, такие рубашки?! Ха! Чего-чего, а тряпки у нее были! Хватало тряпок! Если бы не завалились прошлый раз — было бы еще больше: комиссионный магазин взяли в центре города, самый большой. Ох, и ловко было сработано! А кто продумал весь путь до полок комиссионного? Она!

Магазин в центре квартала находился. И рядом все магазины. Только с самого угла была редакция какой-то газеты. Снаружи около нее сторожа не было. Не охранялся и книжный магазин, тот, в котором в углу скелет стоял да всякие банки-склянки с препаратами…

Труднее всего было остаться в редакции на ночь.

Ольга выведала все: и когда сотрудники не работают вечерами, и когда уборщица кончает мыть полы и, набив мешок бумагами из проволочных корзинок, уходит. Потом приходит ночная вахтерша, запирает входную дверь и ложится спать на диван в кабинете. Кабинет этот в конце длинного коридора…

Ольга пришла к концу рабочего дня, спряталась в каморке под лестницей. В ней было тесно, как в собачьей будке; стояли ведра, щетки, метелки, кем-то забытые или брошенные галоши. Было темно, пыльно и хотелось чихать.

Она дождалась, когда вахтерша прогремела чайником. Потом заскрипел диван: легла спать… Ольга открыла дверь. В одиннадцать пришли Артык-Бечора, Жорик-Студент. Грузовую машину Филин поставил за углом, на тихой улице.

Они пробили ломиком стену и оказались под прилавком книжного магазина, потом вторую — в магазин наглядных пособий, а уж оттуда — в дальнюю комнату комиссионного. Неяркий свет падал от уличного фонаря через широкие окна на прилавок и полки. Слышны были шаги прохожих, их разговор. Кто-то покупал у сторожа папиросы. А они снимали с полок отрезы тканей, сдирали с плечиков пальто и шубы, вязали узлы из бархатных скатертей, сносили все к двери на улицу, чтобы сразу в машину — и айда!

Украсть легко. Концы спрятать, след запутать — задача. А еще труднее — сбыть барахлишко, особенно шитое. С золотом просто, с кольцами со всякими там, цепочками: переплавил, изломал — и барыгам. Золото — как соль — не пахнет. А тряпки…

На тряпках и попутали, повязали всех, кроме Филина.

Лихова ходит из конца в конец камеры: семь шагов туда, семь — обратно, подол по коленям — шлеп, шлеп, шлеп. Ходит, спрятав ладони под мышками. То хмурится, то усмехается своим мыслям.

…Время тянется медленно. Осень на дворе. Ночь — что ни сутки — длиннее. Последние заключенные старой городской тюрьмы ждут, когда посветлеют квадраты высоких оконец в камерах.

А ночь нескончаема, как первый допрос…

До конца работы оставалось полчаса. В кабинет вошла секретарь-машинистка Ниночка. Не поднимая головы от колонок цифр блиц-анализов, директор знал, что вошла Нина. И знал, зачем.

— Мне можно за Вовкой? — робко спросила она.

У Ниночки трехлетний Вовка в детском саду. Там очень строгая воспитательница. Даже не столько строгая, сколько требовательная. И, может, вовсе не требовательная. Просто у нее, немолодой уже женщины, кроме тридцати шести детсадовских, есть трое своих, школьников. Их надо накормить, напоить, обстирать. Поэтому она не любит опаздывающих папаш и мамаш: «У меня тоже семья…»

— Можно, — разрешил Дорофеев, кивнув кудрявой седеющей головой, и проводил ее долгим взглядом.

Нина опустила предохранитель замка, закрыла за собой дверь. Раздался мягкий щелчок.

Теперь директор остался наедине со своими директорскими делами и заботами. Может, на час, может, на два. Он ценил эти часы. В течение дня приходилось решать множество оперативных вопросов — обеспечение, сырьем, финансирование строительства, разбирать новые технологические схемы. Все это создавало хороший настрой на обдумывание наиболее важных задач. Их он и оставлял на часы, когда оставался один.

Щелкнул замок, а через полминуты на полированном большом столе вспыхнула синяя лампочка, укрепленная в желтом патроне, — звонили из города.

Прежде чем снять трубку с рычага, Сергей Петрович закрыл глаза, большим и средним пальцами левой руки потер веки от носа к вискам, снял трубку.

— Дорофеев? Добрый день!.. Это я. Ты очень занят?..

Директор узнал по голосу — звонкому, чуть насмешливому — Гулямова, первого секретаря горкома партии. Лампочка на столе погасла.

— Здравствуйте! Я слушаю.

— Ты очень занят, спрашиваю?

— Не очень…

— Хочу тебя взять в одно место…

— В какое?

— В тюрьму. Хочешь поглядеть?

— Тюрьму? Нет, не очень. — Дорофеев чуть улыбнулся, помял пальцами веки.

— Я серьезно. Тюрьму закрываем. Ты когда-нибудь был в тюрьме? — Голос у Гулямова веселый. — А то Туляганова позову… Пожалеешь!..

Туляганов — директор машиностроительного. Этому палец в рот не клади. Но что может выгадать директор для своего предприятия от того, что в городе закрыли тюрьму? Оборудование? Строительные материалы, инвентарь?.. Конечно — здания! Но Дорофееву здания в городе не нужны: завод и поселок — за городской чертой.

— Ладно-ладно, не пугай Тулягановым. И так ему всегда все в первую очередь. А нам, химикам, ничего!

— Не плачься, бедный директор. Уж ты-то своего не упустишь!