Виктор Устьянцев - Крутая волна

Дневальный матрос Мамин, схватив Григорьева за шиворот, зло зашипел ему в лицо:

— Чего базлаешь? Иль не видишь, что отды- хают люди, ночная вахта.

— Подымай всех, в Петрограде революция! Царя скинули.

— Брешешь!

— Вот те крест! — Григорьев и в самом деле перекрестился. Должно быть, это вполне убедило Мамина, он выпустил Григорьева и взялся за дудку. Но свистнуть все‑таки не решился, спросил:

— Без команды‑то как?. Попадет еще.

— Вот дубина! — рассердился Григорьев, — Царя же скинули. Свисти!

— Чего свистеть‑то?

Вопрос был не праздный. Каждая команда предварялась своей мелодией на дудке. Их было что‑то около пятнадцати: к авралу, к тревоге, к подъему, к отбою и прочие. Разумеется, мелодии, предваряющей сообщение о свержении царя, в природе не существовало, и затруднение Мами — на было вполне оправданным. Но Григорьев и тут нашелся:

— Давай самую веселую — к вину!

И в кубрике раздалась веселая трель.

К тому времени, когда Гордей Шумов прибежал на бак, там уже собрался почти весь экипаж. Черная толпа бушлатов и бескозырок ворочалась, как муравьиная куча. Стоял несмолкаемый говор доброй сотни людей, и невозможно было понять, о чем они говорят: сквозь бурливый поток слов отчетливо прорывались только отдельные:

— Нам‑то что теперя делать?

— Я его, вон как тебя, на смотру видел. Так себе, царь, не видный был.

— Теперь как, другой будет?

— А хрен его знает!

Даже тихий Давлятчин, размахивая руками, радостно кричал:

— Сарь убирал — бульна якши!

Гордей протиснулся к стоявшему у шпиля За- икину:

— Это правда?

— Наверное, правда. Офицеры говорят, а они зря говорить об этом не станут. Надо узнать в городе. Ты вот что, Гордей, любым путем выбирайся в город и разузнай все как следует.

Гордей с трудом пробрался сквозь толпу и лицом к лицу столкнулся с боцманом Пузыревым. Слух об отречении царя от престола дошел и до Пузырева, но не возбудил в нем ни радости, ни страха, не пошатнул его уверенности в незыблемости существующего порядка. И в этом скопище матросов на баке он узрел только одно: нарушение дисциплины. И он шел сюда с единственной целью: пресечь!

— Смир-р-рна! — рявкнул он во всю глотку, и толпа матросов, привыкшая к этой команде, замерла. — Р — раз — зойдись!

Но матросы уже опомнились, опять загудели голоса, кто‑то насмешливо заметил:

— Не надрывайся, боцман, не поможет.

Это насмешливое замечание окончательно вывело Пузырева из себя, и он, побагровев, заорал:

— Вы что, сволочи, бунтовать?

— Сам сволочь!

— Поиздевался — хватит!

— Чего на него глядеть? Бросай за борт!

— За борт! — подхватило сразу несколько голосов, и толпа угрожающе двинулась на Пузырева. А он, не сознавая, что делает, движимый только злобой, набычившись, пошел ей навстречу:

— Да я вас…

Но он уже ничего не мог сделать. Его последние слова утонули в могучем реве матросских глоток, десятки рук подхватили боцмана, подняли над черной шевелящейся икрой матросских бескозырок и понесли к борту. Боцман все еще что‑то кричал, рот его кривился яростно и беззвучно, обнажая ровные ряды крепких зубов. Искаженное злобой лицо его красным пятном мелькнуло в воздухе и скрылось за бортом…

Унтер — офицер Карев, видевший все это своими глазами, опрометью бросился в. кают — компанию. И это был первый в истории корабля случай, когда нижний чин осмелился переступить порог офицерской кают — компании.

Поэтому первой реакцией на появление Карева было возмущение. Кажется, ему не было предела. Карев читал его в свирепых взглядах их высокоблагородий, в резком повороте головы старшего офицера, в брошенной на стол салфетке, в испу ганной роже вестового. Вытянувшись в струнку, Карев замер на пороге, у него дрожали руки и колени, отчего цепочка висевшей на шее дудки тихо позвякивала.

— Ты… ты куда лезешь, быдло? — с расстановкой произнес Поликарпов.

— Т — так что д — дозвольте д — д-дол — ложить, — заикаясь, начал Карев. — Бунтують! Боцмана Пузырева за борт выбросили — с.

— Что — о?! — Старший офицер грузно поднялся из‑за стола, за ним вскочили все остальные. Они шли на Карева точно так, как шли только что матросы на Пузырева, и унтер — офицеру Ка. реву показалось, что сейчас и его схватят, поднимут над головами и выбросят. Он невольно попятился назад и, наверное, убежал бы, если бы окрик старшего офицера не пригвоздил его к месту:

— Стой! Говори толком!

И Карев, путаясь в словах, точно рыба в ячейках сети, торопливо рассказал о том, что творится на палубе. Выслушав его сбивчивый рассказ, офицеры долго молчали. Потом мичман Сумин сказал:

— Так они и нас…

— Надо доложить барону, — сказал лейтенант Мясников.

Старший лейтенант Колчанов, молча отстранив рукой Карева, шагнул было в тамбур, но лейтенант Стрельников схватил его за рукав:

— Вам что, Федор Федорович, жить надоело?

Колчанов обернулся, окинул всех презрительным взглядом и вышел.

Над палубой стоял невообразимый гвалт, появления офицера почти никто не заметил, и Колчанову, чтобы обратить на себя внимание, пришлась влезть на четыре ступеньки трапа, ведущего на мостик.

— Господа! — крикнул он. Стоявшие ближе к нему матросы оглянулись, с любопытством посмотрели на него, но тут же равнодушно отвернулись. Тогда Колчанов, набрав в грудь побольше воздуха, крикнул громче:

— Товарищи! — И, когда толпа начала утихать, повторил: — Товарищи!

Стало совсем тихо, и в этой тишине отчетливо прозвучало:

— Гусь свинье не товарищ.

Посыпались смешки. Потом опять стихло, и до Колчанова долетели обрывки фраз:

— Энтот не из тех.

— Опять улещивать будет.

— Не буду я вас улещивать! — крикнул Колчанов, и тишина водворилась окончательно. — Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите знать, что произошло в Петрограде, что происходит в стране. Так вот: мы сами ничего об этом не знаем. До нас дошел только слух об отречении царя, официальных сообщений об этом нет. Возможно, что произошла та самая революция, которую вы так ждали.

— А ты не ждал? — спросил кто‑то.

— Не знаю, — откровенно признался Колчанов. — Я знаю только одно: самодержавие насквозь прогнило, нужна новая власть. Какая? Я тоже не знаю. А к вашей революции примазываться не хочу, потому что не знаю, какие цели она ставит перед собой.

— Мы можем объяснить, — сказал подошедший к трапу Заикин. Поднявшись на две ступеньки, он продолжал: —Цели эти просты и ясны каждому здравомыслящему человеку. Мы хотим отдать землю крестьянам, заводы — рабочим, хо тим мира и свободы для всех. Ясно? — спросил он матросов.

— Ясно! — грянули голоса. — Правильно! Долой царя, помещиков и буржуев!

Заикин повернулся к Колчанову и спросил: