Виктор Устьянцев - Крутая волна

С трудом они отыскали дворника — бородатого мужика с заспанным лицом.

— Знать ничего не знаю, — сказал он. — Я — теперь свободный и за дом не отвечаю.

— Может быть, знаете, где тут живет девушка с такими большими глазами, лет шестнадцатисемнадцати, чернявенькая? — спросил Гордей, стараясь припомнить еще какие‑нибудь приметы.

— Нашли время с девками валандаться! — сказал дворник. — Много их тут всяких!

Так ничего и не добившись от него, решили поспрашивать жителей дома. Теперь Гордей и не помнил уже, из какого именно подъезда выскочила девушка. Пошли по квартирам, стали спрашивать всех подряд. Но никто о раненом матросе ничего не знал, девушку по описанию Гордея тоже не могли признать. Только в шестой или в седьмой квартире сказали:

— Наверно, это дочка профессора Глазова. Они живут в третьем подъезде, во втором этаже.

Клямин все удивлялся:

— Сколько же в этом доме людей напичкано? Даже не знают друг друга.

Поднялись на второй этаж. На большой полированной двери прикреплена медная дощечка, на ней причудливо выгравировано:

Действительный статский советник профессор А. В. ГЛАЗОВ

«Ну, теперь небось уже не действительный», — подумал Шумов и решительно повернул ручку звонка.

Им долго не открывали, пришлось позвонить еще раз. Наконец за дверью послышался крик:

— Пахом! Не слышишь, звонят? Пойди открой.

Прошаркали чьи‑то шаги, дверь чуть приоткрылась:

— Вам кого?

— Нам нужно видеть дочь профессора Глазова.

Дверь захлопнулась, из‑за нее донесся удаляющийся голос:

— Барышня! Где барышня? Их там матрос спрашивают.

Потом часто простучали каблучки, дверь открылась. Гордей увидел ту самую девушку.

— Здравствуйте. — Он козырнул. — Вы меня не узнаете?

— Почему же? Это ведь вы вчера меня обругали?

— Я, — смущенно признался Гордей.

За спиной девушки стоял высокий костлявый старик с пышными седыми усами и такими же седыми бровями, низко нависшими над маленькими выцветшими глазами.

— Проходите, — сказала девушка, отступая в сторону.

Гордей вошел в переднюю, за ним протиснулся в дверь Клямин и вытянулся перед стариком:

— Здравия желаю!

Должно быть, он принял старика за начальство.

Девушка протянула Гордею руку:

— Ирина.

— Шумов, — назвался Гордей.

— Раздевайтесь.

— Я хотел узнать насчет нашего матроса. Того, что был ранен.

— Сначала разденьтесь.

Гордей снял бушлат, старик взял его и повесил на вешалку. Клямин тоже снял свой бушлат, но старику не дал, повесил сам.

— Идите за мной, — сказала Ирина и провела их в небольшую комнатку. Половину ее занимала кровать, на кровати спал Дроздов. Он не проснулся и тогда, когда все они втиснулись в комнату и девушка тихо позвала:

— Игнат Семенович!

И только когда Гордей окликнул Дроздова, матрос открыл глаза. Должно быть, спросонья он не мог разобраться, где находится, и встревоженно спросил:

— Что, уже подъем?

Хотел подняться, но тут лицо его перекосилось от боли, он застонал.

— Лежи, лежи, — успокоил его Гордей, — Как ты себя чувствуешь?

— Болит.

— Где? Куда тебя ранило? Ну‑ка посмотрим.

— Пусть она выйдет. — Дроздов глазами указал на девушку.

Ирина вышла. Дроздов отвернул одеяло. Правая нога его от бедра до колена была забинтована.

— В кость угодило, вот тут. Как бы ногу не отняли. Куда я тогда без ноги‑то?

— Давеча барин тут смотрел тебя, — сказал старик. — Рану почистил. Ты‑то без памяти был, не слыхал, а барин говорил, что ногу резать не станет, целая останется.

— А он что, доктор, твой барин?

— Как раз по этому делу и есть профессор. Хирург.

— Вот видишь, как тебе повезло! Мы еще с тобой попляшем, — успокоил Гордей Дроздова. — В госпиталь тебе надо.

— Барышня не велели — с трогать его, — опять пояснил старик. — Пусть здесь полежит, пока оклемается.

— А хозяева не возражают?

— Барышня все равно не отпустят.

— Это ее комната?

— Нет, это для прислуги, я тут и живу. Барышня хотели в свою комнату поместить, да отец ее не дали.

— А девчонка‑то, видать, молодец!

— Они ласковые, — подтвердил старик. — С нами вот, со мной да с Евлампией — прислуга еще есть, — тоже очень обходительные! Мамаша ее — строга, но она и уговорила барина оставить матроса тут, пока не выздоровеет.

— Придется, наверное, оставить тебя и в самом деле тут, раз профессор велел, — сказал Шумов. — Не возражаешь?

— Дак ведь возражай не возражай, а лежать придется. Революцию‑то сделали?

— Сделали, — ответил Гордей, прислушиваясь к доносившейся откуда‑то музыке.

— Жалко, что без меня.

Вошла Ирина, строго сказала:

— Ему нельзя много разговаривать. Пойдемте обедать, я вас познакомлю с папой и с мамой.

Шумов и Клямин отказались, но девушка стала настаивать и в конце концов уговорила Гордея пойти, а Клямин все‑таки не согласился:

— Вы идите, а я тут тихонько посижу.

— Идемте. — Ирина взяла Гордея за руку и потащила из комнаты. — Я вас сейчас представлю всем нашим. Вас как зовут?

— Гордеем. Гордей Шумов.

— Хорошее имя. Гордое.

Они миновали просторный холл и через стеклянную дверь вошли в круглый зал, уставленный мягкой мебелью, сверкающий зеркалами, огромной люстрой, бра и подсвечниками. В углу стоял рояль, за ним сидела девушка в сером платье, играла что‑то грустное, четверо молодых людей— один в форме гардемарина Морского корпуса, а трое в форме студентов Горного института— стояли возле рояля, еще двое сидели в креслах, курили.

— Внимание, внимание! — сказала Ирина, все еще державшая Гордея за руку. Девушка за роялем перестала играть, и все обернулись к Гордею, — Вот это и есть командир тех матросов, которые вчера стреляли. Гордей Шумов.

Все молча поклонились, а гардемарин подошел к Гордею, нехотя протянул руку:

— Павел.

— Это мой брат, — пояснила Ирина. — А это его друзья.

Гордей пожал протянутую руку, гардемарин вздрогнул, выдернул руку и, растопырив пальцы, удивленно посмотрел на них:

— Однако!

Стали подходить и студенты, даже те двое, курившие в креслах, встали. Зеркала размножали людей, теперь казалось, что гостиная набита ими до отказа.

Потом за рояль сел студент, назвавшийся Игорем, начал играть, и все опять двинулись к роялю. Студент торопливо хватал длинными пальцами клавиши рояля и вытаскивал из него какие- то резкие, режущие слух звуки. Все начали подпевать, только Павел молчал. Он беззастенчиво разглядывал Гордея с головы до ног, в его взгляде было больше иронии, чем любопытства. Тем временем Ирина куда‑то вышла. Гордей окончательно смутился под взглядом гардемарина и растерянно пробормотал:

— Это сестра ваша настояла, чтобы я пришел.

— А вы, значит, не хотели? Отчего же? — усмехнулся Павёл. Эта откровенная усмешка обидела Гордея, он сразу невзлюбил гардемарина и резко сказал: