Виктор Устьянцев - Крутая волна

— Где ваш сотник? — спросил Гордей у проходившего мимо путиловца.

— А там все, в столовой, юнкерский харч уминают.

Оказывается, юнкерам был приготовлен обед, но пообедать им не пришлось. Столовая была набита красногвардейцами и матросами, гремела посуда, слышались возбужденные голоса:

— Мы такой пишши отродясь не едали.

— Тут, почитай, одни господские сынки учились.

— Эхма! Ну‑ка, браток, подлей со дна пожиже.

Перед сотником стоял какой‑то хорошо одетый человек и кричал:

— Вы мне за это ответите!

— За что? — спросил Гордей. — И чего вы тут кричите? Кто вы такой?

— Я комендант по охране зданий Зегес. Вы мне из пушек повредили здание. Кто вам разрешил стрелять из пушек?

— Вот что, Зегес, уматывайте отсюда, пока я из вас душу не вытряхнул, — предупредил Гордей.

Сидевшие неподалеку матросы побросали ложки тоже встали. Послышались угрозы:

— Дай ему в морду, Шумов. Здание ему, вишь ли, повредили!

— Башку ему повредить мало!

— Уходите! — предупредил еще раз Шумов.

Зегес побежал к выходу.

К вечеру разоружили и отправили в Петропавловскую крепость юнкеров Павловского училища. Построив отряд, Шумов подсчитал потери. Семеро убитых, двенадцать раненых. У красногвардейцев потери еще больше.

Отправив отряд с Деминым, Гордей решил навестить Дроздова. Прошло уже четыре дня, а от него ни слуху ни духу. Может, его все‑таки лучше отвезти в госпиталь? На всякий случай Шумов взял извозчика, перевозившего раненых. Тот согласился неохотно:

. — Я и так лошаденку загнал, а даже на овес ей не заработал. Какой уж нынче извоз?

— Я тебе заплачу, — пообещал Гордей.

— Какая там с тебя плата? Вы вон кровью платите.

Всю дорогу извозчик допытывался:

— С нами‑то теперь как? Баре ездить перестанут, а с вашего брата чего взять? Может, мне опять в деревню податься? Земли‑то дадите?

— Дадим.

— По нашим местам земли‑то ее много, толь :ко родит она плохо, Ноне вот опять недород был…

Гордей плохо слушал извозчика, все еще думая о Клямине. Из всех комендоров Клямин был ближе ему и понятнее. Гордей сам вырос в деревне, знал, что такое для крестьянина земля, понимал тоску и боль Клямина, его колебания во взглядах. То, — что Гордею с помощью дяди Петра, Заикина, отчасти Зимина далось сравнительно легко, к Клямину пришло через горькие сомнения и тяжелые раздумья, он только к концу своей жизни пришел к твердому убеждению, что един — ственная его правильная дорога — с большевиками.

«А я вот не уберег его! Надо было не брать его с собой!» Он ведь и не хотел его брать еще утром, когда уходили с корабля. Но Клямин настоял:

— Нельзя мне теперь сложа руки сидеть. Как же я тут останусь, ежели энти юнкера жисть мою обратно повернуть собираются? Не дам я это сделать, понял?

Гордей и не стал его особенно уговаривать, полагая, что разоружение училища пройдет почти так же бескровно, как взятие Зимнего. Тогда одного Дроздова и ранило, так ведь то был Зимний! А оно вон как повернулось!

«Может, вся борьба‑то за власть только еще начинается? Вон и Керенский с Красновым прут…»

— Здесь, что ли? — спросил извозчик.

— Здесь.

Дверь открыл Пахом. Но в переднюю Гордея не пустил, а сам вышел на лестницу. Осторожно прикрыв за собой дверь, сказал:

— Ты туда не ходи.

— Почему? — удивился Гордей.

— Барыня больные, пускать никого не велено.

— Так я же к Дроздову.

— Нету его тут.

— Как нету?

— Нету. Там он, в подвале. Я уж к вам Евлампию послал, чтобы сказать, да ты вот сам явился. Пойдем.

Они прошли во двор. Пахом постучал в окно дворницкой.

— Никанор! Ну‑ка выдь, пришли тут.

В окне показалось бородатое лицо дворника. Вскоре он вышел, гремя связкой ключей. Все трое спустились в подвал, дворник открыл и снял с двери висячий замок.

— Тут он, у двери, смотри не споткнись.

Дворник зажег спичку, и Гордей увидел лежащего у порога Дроздова. Если бы ему не сказали, что это Дроздов, Гордей не узнал бы его. Все лицо его было изуродовано, измазано кровью.

— Ночесь они его, — сказал дворник и перекрестился.

— Кто?

— А кто их знает? Вон у Пахома спроси.

Пахом стал рассказывать:

— Часов, пожалуй, в одиннадцати это было. Я уже и спать лег, как постучали. Где, спрашивают, тут у вас матрос лежит? Я думал, от вас кто за ним пришел, открыл. Вошли четверо, все в военном, но не ваши, не морские. Показал я им, где он лежит, вошли туда двое, один у дверей остался. Велели матросу одеваться. А он, видно, уже смекнул, что тут дело неладное, говорит: «Куда же я с раненой‑то ногой?» «А мы, — говорят, — поможем». Тут я побежал барышню будить, они тоже спать уже легли. А когда вернулся, эти уже на лестницу его вытащили, так и неодетого. Тут и барышня выбежали, кричать стали. Только они ей рот зажали и обратно в квартиру втолкнули. Меня тоже ударили. А когда соседи сбежались и все мы вышли на улицу, их уже не было, а во дворе матрос‑то убитый лежал. Ну, тогда я и позвал Никанора.

— Кто же они?

— Похоже, офицеры бывшие. Когда один барышне рот зажимал, рука‑то у него, я заметил, белая да холеная. А барышня‑то без памяти очутилась. Как пришла в себя, так и убежала из дому.

— Куда?

— А никто не знает. С барыней после этого истерика случилась. Барин ее долго отхаживал, вот и сейчас около нее сидит, потому и не велено никого пускать. А барышня‑то, наверно, совсем ушла.

— Почему?

— Братца оне своего подозревают, будто он все это подстроил. В ту ночь дома‑то его не было. А утром пришел весь сумной… Вот оно что на белом свете заварилось, уж на что родные, а враждовать начали.

— Вся жисть перевернулась, — подтвердил дворник. — И куды‑то она еще повернется? Дак што, брать его будешь али как? Мне тут его держать, нельзя. Хотел в полицию заявить, да теперь полиции и той нет.

— Ну‑ка помогите.

Они перетащили тело Дроздова в пролетку, извозчик, крестясь, недовольно проворчал:

— И тут убитый! Сколь же я их возить‑то буду?

Хотя на корабле и поддерживался относительный порядок, матросы уходили на берег когда хотели, вечерних поверок не производилось, а рапортичку о наличии личного состава можно было не представлять. Но Колчанов, старавшийся и сейчас не нарушать установленных правил корабельной службы, как всегда сел за составление рапортички.

Четверо в госпитале, один в корабельном лазарете, двое выбыли. Выбыли Клямин и Дроздов. Надо будет известить их семьи. А что напишешь? «Пал смертью храбрых при исполнении воинского долга»? Может быть, лучше «при исполнении революционного долга»? А что их семьям до этого непонятного слова «революционный»?

Дроздов холост, у него осталась мать да еще, кажется, младшая сестра. А у Клямина семь ртов. Они потеряли единственного кормильца…