Виктор Устьянцев - Крутая волна

Она торопливо рассказала Ирине о том, как Акулька без Петра сначала просто спуталась с Васькой, а потом и вовсе ушла к нему.

— Вон как разъелась на Васькиных‑то хлебах! Небось умасливает теперь Петра за свою прежню вину. — Нюрка невольно окинула быстрым взглядом Ирину, приметила даже одеждой не скрытую худобу ее, поняла всю невыгоду сравнения ее с Акулиной, но, желая отыскать в Ирине хотя бы какое‑нибудь превосходство и не найдя его, упавшим вдруг голосом сказала: —А с лица- то ты куды белее.

Ирина уже знала, что деревенские девки почему‑то особенно ценят бледность, должно быть признают ее за благородство, и потому, изощряясь в применении разных трав, чтобы погасить здоровый румянец своих щек, иногда выбеливают их до мертвецкой синевы.

— Дак пойдем попилим дровишек‑то, а то околеем тут, — предложила Нюрка.

С грехом пополам отпилили от лесины ’ одно полено, и Нюрка бросила пилу:

— А ну тебя, с тобой пилить — одно мучение! — Уселась на лесину, подоткнула платок и спросила: — Об чем бы им так долго говорить? — Подумав, сама же ответила: — А может, и есть об чем. Чужая жисть — потемки. А они все‑таки мужем и женой приходились… Вон ведь как вырядилась, ровно на смотрины. Видела, какие на ей пимы? Как снег белы, да с красным пятныпь ком еще. Казански пимы‑то, шибко баские…

Во двор заглянул Егор Шумов:

— Чего это вы тут сидите?

— Акулька там пришла. Хоть бы ты ее, тятя, шуганул отсюдова. Чего она ходит? Такого заведенья у нас нету, чтобы ветренок привечать.

— Это не твоего ума дело. — Егор сел на козлы, вынул кисет, стал сворачивать цигарку. При- курий*, посмотрел на Ирину и спросил: — Как вам тут живется?

— Спасибо, хорошо. Вот только Петр Гордеевич плохо поправляется.

— Да, шибко его повредили. Сказывал, родитель ваш пулю‑то у него из груди вынимал.

— Да.

— Видать, большой умелец в этом деле.

— Он профессор медицины.

— Вон как! А вы, стало быть, профессорская дочь. Что же вас заставило пойти на фронт?

— Это длинная история, — уклонилась от пояснения Ирина.

— Ну, не хотите — не говорите. Только я вас вот об чем оросить пришел: нонче вечером сход собирается, Петро там выступит, хотелось бы и вас послушать. У нас тут грамотных людей кот наплакал.

— Ну какой я оратор? Да и о чем я могу рассказать?

— Хотя бы о том, как на фронте были.

— А я не была. Только месяц и поработала в лазарете. Нет, я выступать не буду. И Петру Гордеевичу еще рано. Вы не могли бы подождать с этим сходом хотя бы неделю?

— Это никак невозможно. В России вон что делается, а мы тут, как медведи, сидим в лесу и ничего не знаем. Народ просит рассказать. Вы уж не возражайте, ничего от этого Петру не сделается. Он мужик крепкий, нашего корня — шумовского.

Бросив окурок в снег, Егор встал.

— Ну ладно, я пойду. А вы бы тоже шли к нам погреться. А им, — он кивнул на избу, — не мешайте. Тут дело такое.

Едва Егор ушел, появилась на крыльце Акулина. Завязывая на шее платок, улыбнулась и тихо поблагодарила:

— Спасибо, девоньки.

— Не за что! — сердито буркнула Нюрка.

Когда они вошли в избу, Петр стоял у окна и смотрел на улицу.

— Глядишь? — опять сердито спросила Нюрка.

— Гляжу, — не оборачиваясь, ответил Петр.

— Было бы на кого глядеть‑то! Чо ей надо?

— Да уж, стало быть, надо. Ты вот что, Нюр- ша, уважь: испеки — ко к завтрему шанежек, что ли. Гость у меня будет.

— Ладно. Браги небось тоже надо?

— Нет, он пока непьющий.

— Тимка, что ли? — усмехнулась Нюрка.

— А ты откуда знаешь?

— Об этом, поди, вся деревня знает. Весь в тебя уродился, не утаишь.

— А я вот только что узнал.

— Хорош родитель!

— Откуда мне было знать? — Петр отошел от окна, сел на лавку и радостно объявил Ирине: — Сын у меня, оказывается, есть. Вот какое дело!

Вечером Петр собрался на сходку. Ирина уговаривала:

— Если уж действительно нельзя не пойти, то хотя бы говорите там поменьше. А вообще‑то, вам бы полежать еще неделю — другую.

— Ладно, — отмахнулся Петр.

— Я настаиваю.

— Да что вы в самом деле? Я что, валяться сюда приехал? Тут еще и Советской власти нет, а я, по — вашему, на полатях отлеживаться должен?

— Вы же больны! Вам лечиться надо. А власть и без вас установят.

— Эх, ничего вы не понимаете…

Ирина и в самом деле не понимала, что происходит в деревне, да и не особенно интересовалась. Зачем им тут вообще какая‑то власть? Живут себе, у каждого свой дом, свое хозяйство, как будто никто их не притесняет. Чего еще надо?

И на сходку она пошла не из любопытства, а только для того, чтобы не давать Петру много говорить. Нюрка тоже собралась, достала из сундука новую юбку, надела кашемировую шаль. Прихорашиваясь перед подернутым рябью зеркалом, как бы оправдывалась:

— Хоть и некому там на нас глядеть, а все же… Для самой себя и то принарядиться приятно бывает. Дай‑ка я в твоих сапожках помодею.

Мужчин и верно было мало. Егор Шумов, тот самый мужичок с пустым рукавом, еще один на костылях, без левой ноги, с подоткнутой за пояс штаниной, трое стариков и пять или шесть подростков, Державшихся не по возрасту самоуверенно. Женщин было значительно больше, главным образом пожилые, изможденные, да еще кучка девчат, которые жались в углу у порога, о чем‑то перешептывались. Остальные сидели тихо, сложив на коленях руки. Ирину с Нюркой усадили на лавку в переднем углу, и все теперь смотрели на Ирину, как на диво. До нее доносились обрывки сказанных шепотом фраз:

— Гли — кось, на пальте пуговицы с блюдце…

— Баская, а телом тошша, чисто соломинка, гляди — переломится.

— А руки‑то! Имя только вшей хорошо быш- ничать…

Ирина не знала, куда девать руки, куда спрятать глаза. Она старалась внимательно слушать Егора Шумова и смотрела только на него.

— …Новая, Советская власть приняла декреты и о земле, и о мире. До нас эти декреты еще не дошли. Вот Петро про них и расскажет.

— А што оно едакое — дехрет? — спросил совсем дряхлый старичок, приставляя ладонь к уху.

— Закон, стало быть.

— Ага, про закон давай, это надо.

Петр встал, снял шапку, тихо заговорил:

— Декрет о мире долго вам объяснять не буду, он и так всем ясен. Войну надо кончать — вот и весь сказ. Но как ее кончить? Товарищ Ленин говорит, что нам нужен мир без аннексий и контрибуций. Это значит, нам ничего чужого не надо, и с нас ничего не должны брать ни деньгами, ни хлебом, ни землей. Чтобы, значит, по — хорошему с немцами разойтись…

— Давно бы надо!

— Вон сколь голов сложили, а за что?

— Верно, — подхватил Петр, — за что воевали? Разве кому из вас нужна была эта война, нужны были эти Дарданеллы? — И опять пояснил: — Дарданеллы— это, стало быть, пролив промеж болгар и турок…