Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

Может, потому он и не мог расстаться с Лизой, хотя, конечно, и мучился и жалел семью. Все так. Но если Петру хотелось, чтобы жена была ему другом и сорат­ником, почему он ни разу за столько лет не попытался поговорить с нею об этом? Разве она не поняла бы, не откликнулась всей душой? Мать с детства учила ее, что женщина должна быть образцовой хозяйкой, и она на­училась и готовить, и шить, и гладить, и поддерживать в доме щегольскую чистоту, и сама всегда была опрят­на, ровна, ласкова и с мужем, и с детьми. А большая жизнь прошла стороной — может, потому, что очень ра­но вышла замуж? Уйдя с работы после рождения Николеньки, она рассталась и с комсомолом. Думала она тогда об этом? Да, не раз думала. Собиралась сходить в комитет комсомола узнать, как же ей теперь быть, но не собралась. А потом вспомнила, что если не уплатишь взносы за три месяца, механически выбываешь. Схвати­ла свой билет — пятый месяц пошел. Так и кончилась ее комсомольская жизнь. Если бы к ней, молодой мате­ри, зашел кто-нибудь из комсомольцев, поговорил с нею, научил... Если бы Петр поинтересовался, посоветовал, предложил: «Иди в комитет, я пока побуду с ребен­ком»...

«Да что ты на других валишь? — останавливала се­бя Антонина Сергеевна. — Самой нужно было думать. Самой понимать. Вот Лиза не оторвалась же, а у нее тоже ребенок! Она еще других научит...»

Но ведь люди бывают разные?

Обиднее всего было то, что Антонина Сергееана по­нимала — изменилась она в войну, по-иному жила бы с мужем. Не пришлось. Поздно это все открылось ей — и жизнь прожита, и муж ушел, и здоровье утрачено, — к старости поняла, как надо жить...

Когда ленинградцев везли по Краснознаменску от недостроенного вокзала к гостинице, Саше Воловику казалось, что фантастическая машина времени перенес­ла его в годы детства, на площадку Днепростроя. Мужчины и женщины в комбинезонах и брезентовых сапогах перекликались громкими голосами людей, при­выкших разговаривать на вольном воздухе среди шума работ. Паровозы-«кукушки» тащили по разбегающимся во все стороны путям платформы с камнем, бревнами, песком. На фасадах строящихся корпусов кумачовые, выцветшие от солнца и вылинявшие от дождей плака­ты призывали: «Помните, к 1 июля мы обязались...», «Строители! От вас зависит...» Штабеля кирпичей, гру­ды щебня, проплывающие в воздухе бадьи с бетоном и сплотки досок, лязг, шипение и грохот сотен машин, роющих землю, поднимающих грузы, дробящих камень, укатывающих гудрон, отсасывающих и накачивающих воду... и над всем этим шумом все время раздающиеся памятные звуки — тарахтенье грузовиков и подпрыги­вающих на них грузов. Все было с детства знакомо, так и чудилось — вот-вот из кабины одного из грузовиков выглянет отец и крикнет: «Опять ты, Сашка, под колеса норовишь? А ну, геть до дому!»

Автомобиль выехал на широкое шоссе и помчался по нему. По бокам разворачивались и кончались карти­ны большого заводского строительства со всеми при­вычными его принадлежностями — складами, контора­ми, мастерскими, парками машин. И только заканчи­валась одна такая стройка, как начиналась другая, и сопровождавший делегатов представитель горкома пар­тии коротко сообщал:

— Машиностроительный… Алюминьстрой... Трак­торный...

А машина летела по гудронированной магистрали, обгоняя вереницы тяжелых грузовиков и желтых пас­сажирских автобусов.

— Наше Садовое кольцо. Как в Москве, а?

Делегатам уже казалось, что сменяющим одна дру­гую стройкам нет ни конца, ни края, когда представи­тель горкома улыбнулся и крикнул шоферу:

— Ладно, Женя, хватит на первый раз! Сворачивай к центру.

Машина послушно свернула в боковую улицу. И поч­ти сразу с двух сторон потянулись аккуратные домики, окруженные садами в яблоневом цвету. Потом появи­лись дома побольше, городского типа, то и дело мель­кали надписи — универмаг, кинотеатр, кафе, «Детский мир»... И вот машина вылетела на широкую и длин­ную улицу с многоэтажными домами.

— Наш Невский проспект.

В гостинице, перенаселенной так, как это бывает только на больших стройках, где волей-неволей разме­щают всех, кого надо, делегацию поместили в одну ком­нату, куда кое-как впихнули еще три раскладушки. Не успели приезжие помыться и перекусить, как пришли знакомиться местные работники, по-соседски забежали навестить земляков ленинградские проектировщики, за ними — ленинградские архитекторы. Все расселись на стульях, на койках и на скрипучих раскладушках, по­шел общий разговор обо всем сразу, во время которого на Воловика навалилось множество новых сведений и новых проблем — инженерных, градостроительных, ком­мунальных.

В полночь погас свет.

— Это уж всегда! На ночь жилой сектор отклю­чается, ничего не поделаешь. Давайте нам поскорее тур­бины для новой станции!

Гости расходились в потемках, натыкаясь на рас­кладушки.

Воловик подошел к окну и увидел раскинувшуюся до горизонта картину строительства, которой ночь при­давала особую внушительность и таинственность. Среди мрака, поглотившего жилые кварталы, места работ обозначались яркими пучками света. Как гигантские колодезные «журавли», там поднимались и опускались стрелы подъемных кранов. Световым пунктиром рисова­лись дороги, иногда пунктир прерывался, и на бьющем сзади свету уличных фонарей выступали темные короб­ки больших зданий — еще без крыш, с просветами окон­ных проемов. Далеко за ними, словно звездный дождь, сыпались синеватые искры электросварки, бегло осве­щая вознесенные высоко над землей переплеты метал­лических ферм.

Тишина стояла за окном, только неподалеку тяжело ухало что-то — «баба», вбивающая сваи, или паровой молот? Да с пролегающей за углом гостиницы дороги почти без перерывов доносились все те же знакомые с детства звуки — тяжелое тарахтенье нагруженных ма­шин и беспечное дребезжанье порожних.

С утра начался осмотр строек. Сперва Воловик с непосредственным любопытством глядел и слушал, по­том спохватился — да что ж это я, ведь придется обо всем рассказать, отчитаться! Тогда он начал торопливо записывать все, что мелькало перед ним, все, что им сообщали. Писать стоя, на ходу, было трудно. Воловик спешил, буквы прыгали. Когда он вечером попробовал разобраться в своих записях, многое не разобрал, а кое-что успел забыть. Вот записано — 220 т. Что это такое? К чему относится? Кто его знает!

Пять дней пробыла делегация в Краснознаменном районе, и все пять дней были до предела загружены поездками, собраниями, встречами, беседами. Одно впе­чатление сменялось другим, еще более ярким, на них наслаивались новые… и о каждом Воловик думал: «Вот это я обязательно расскажу своим!» Он удивлялся, что Боков ничего не записывает: