Борис Смирнов - Неспетая песня

Утром Яков извинился за позднее возвращение, обвинив во всём белую ночь.

– Ничего страшного, - успокоила его Ксения Павловна, - это всё совершенно естественно. Давай лучше подумаем о сегодняшнем вечере. Я пригласила к шести часам пару своих друзей, это ведущие преподаватели вокала в консерватории. Мне думается, что такое предварительное прослушивание тебе не помешает перед поступлением. Я готова быть твоим аккомпаниатором. А по сему, давай прорепетируем, чтобы вечером не облажаться.* Что ты предпочитаешь: классику или современные песни?

– Я могу и то, и другое. – Сказал Яков. - Тогда начнем с Онегина, - сказала Ксения Павловна.- Она достала ноты и села к небольшому кабинетному роялю. Просмотрев несколько оперных партий, перешли к песням. – Тебе волноваться не о чем. – Сказала, собирая ноты, пианистка. – У тебя уникальный голос, и поёшь ты очень выразительно.

Вечером Яков был представлен гостям и тут же, так сказать первым номером, прошло прослушивание.

Длительную паузу после его окончания никто не смел нарушить. Только, когда Ксения Павловна сложила ноты и все сели к столу, слово взял один из гостей. Всем своим видом он утверждал, что к нему можно обращаться только, начиная со слов: уважаемый маэстро. Высокий лоб, пышная шевелюра совершенно седых волос, очки в тонкой золотой оправе, серый костюм-тройка и, ко всему, тонкий хрящеватый нос над выдающимся вперед узким подбородком.

- Я, пожалуй, Вас возьму к себе. Вы правильно сделали, приехав

В Ленинград. – Чуть картавя, а точнее грассируя, произнес маэстро.

– Я тоже думаю, что молодому человеку лучше всего заниматься у Виталия Эдуардовича. – Высказала своё мнение маленькая сухая старушка.

Больше на эту тему разговоров не было. Только однажды к Якову обратилась дама с вопросом о том, как ему понравился город.

Город Якова просто очаровал. Все лето до начала занятий он провел в Ленинграде. Бессоновы, которым он сообщил, что уже зачислен в консерваторию, просили его остаток лета провести у них. Но Яков с помощью ещё каких-то друзей Ксении Павловны уже устроился на работу в ресторанном оркестре и считал, что в самом начале нельзя брать никакого отпуска.

Во второй половине июля хозяйка имела серьезный разговор со своим квартирантом.

– Вот что, Яшенька, - начала Ксения Павловна, - подошло время моего курортного сезона. Я через два дня уезжаю, сначала в Одессу к брату. Могу, если хочешь, передать привет Вике. А затем на пару недель в Болгарию. Ты остаешься за хозяина. Помни: пьянки не устраивать, женщин не приводить. Ну, разве если сами придут. Будут какие-то проблемы, смело обращайся к соседке напротив. Зовут её Неля Степановна, но говори ей просто Неля, поскольку она ненавидит, когда к ней обращаются по отчеству. У неё же есть ещё одна пара ключей.

Проводив на вокзал Ксению Павловну, Яков направился на переговорный пункт позвонить Бессоновым. Он рассказал Людмиле, что уже работает и работа у него вечерами, а за два часа до работы бывают репетиции, что у него всё хорошо, и что он сейчас сам себе хозяин. Что купил себе новую электрогитару. Что ему очень нравится город, хотя иногда бывает грустно: вспоминается Одесса. Он только умолчал, что грусть его связана не столько тоской о южном городе, сколько воспоминаниями о тех днях, когда они с Леной гуляли там, в тени акаций и каштанов. Когда, вдыхая аромат их цветов, он нежно прикасался губами к её губам, а она, обнимая его за шею, шептала: как я тебя люблю. Когда эти картины воспоминаний овладевали Яковом, становилось невыносимо больно и обидно сознавать, что ничего этого уже не будет. Тут же перед его глазами возникало искаженное ненавистью и презрением лицо её мамаши, и прекрасный образ красавицы Лены тускнел, серел и исчезал прочь.

Днями Яков бродил по городу, посещая многочисленные музеи Ленинграда. Театры ещё сезон не открыли, а гастроли периферийных его не увлекали. Так шли дни. Наступил август.

Однажды, придя домой, Яков почувствовал, что дверь в комнату не заперта. У него замерло сердце. – Неужели, - подумал он, - я забыл, уходя, закрыть дверь. Он быстро вошёл в квартиру. Тревога его ещё больше усилилась, когда он увидел на столе бутылку шампанского, вазочку конфет и маленький круглый торт. Открылась дверь спальни хозяйки, и перед ним предстала Виктория.

– Здравствуй, Яшенька! Ты так удивлен и растерян. – С улыбкой говорила Вика. Она подошла к Якову и, обнимая его, продолжала. – Я всегда в это время приезжаю к тёте, а в этот раз, так просто с большим удовольствием.

– А тётя твоя уехала. – Наконец выговорил Яков.

– Вот поэтому и с большим удовольствием. – Объясняла Виктория. – Ты боишься, что мы без неё не управимся. Чего ты стоишь такой испуганный? Тебе бы следовало открыть это шампанское и налить по бокалу, чтобы мы могли отметить твоё успешное поступление в консерваторию. Ну, проснись. Господи! Ведь не ребенок же ты.

– Я не могу пить, мне сейчас на работу. – Очнулся Яков. – Как ты попала в дом? Откуда у тебя ключи?

– Как откуда? Тетя дала свои. Она от нас уехала в Болгарию, а ключи дала мне. – Разъясняла Вика. – Ну, хорошо. Выпьем, когда ты вернешься с работы.

– Я возвращаюсь поздно. – Сказал Яков и зашел в свою комнатушку. Через минуту он вышел с каким-то свертком и гитарой в твердом футляре. Не сказав больше ни слова, он исчез за дверью.

Вернулся Яков около двенадцати ночи. Когда он вошёл в комнату, то увидел, что диван-кровать раздвинут, застелен, и под белой простыней спит Вика. Он тихо вошёл в свою комнатушку, сбросил рубашку и, взяв полотенце, так же тихо направился в сантехническую часть квартиры. Вернувшись, он Вику на диване не застал. Она стояла в легком халатике так, что прикрывала собой вход в Яшину маленькую спальню.

– Ты почему не спишь? – Спросил Яков, еле поворачивая язык, на котором ощутил какую-то горечь. Эту горечь он всегда чувствовал в минуты испуга или сильного волнения. Вика не отвечала. В ярком лунном свете Яков видел, как её карие глаза расширились настолько, что стали точно круглые. Как в замедленной съемке, она, словно фантастическая птица, плавно подняла, а затем опустила руки, и легкий халатик, который один прикрывал её тело, исчез и, почему-то, оказался у её стройных ног. Вика подалась всем телом вперед и прижалась обнаженной грудью к телу Якова, которого начала бить мелкая дрожь.

– Ну, не надо так бояться, дорогой. – Шептала Вика. – То, что я сейчас предложу тебе, это прекрасно, это удивительное наслаждение, которое отпущено человеку за все потери и страдания, выпавшие на его долю. Глупые люди назвали это грехом, не понимая, что самый тяжкий грех, отказаться от восторга любви. – Она повела Якова к дивану. Повела осторожно, как больного, боясь вспугнуть его робкое желание.