Аркадий Первенцев - Матросы

На Маршальских островах атолла Бикини американцы впервые сбросили водородную бомбу с самолета. Несколько миллионов тонн тротила взорвано в Тихом океане. Двенадцать подводных лодок типа «Флит Сабмаринер» были выделены для испытаний. Даже эти старые лодки (пятьдесят две «Флит Сабмаринер» были потоплены во время войны) показали себя выносливее надводных кораблей и после обезвреживания и ремонта снова были переданы в действующий флот.

Ей, юности, говорили об этом не без умысла, не только, чтобы проинформировать и пощекотать нервы.

Подводные лодки! Они устояли против миллионов тонн тротила, против осадков незримой смерти, против зловещего солнца, зажженного руками людей, пока над пустынным океаном, у коралловых рифов, пока… Доктрина очерчивалась яркими штрихами, четко выстраивались мысли, исчезали шатания и кривотолки.

Адмиралы уходили на берег под пение дудок. Последняя «отмашка» — и галунный рукав опустился к бедру.

Холодная вода разрывалась острым носом катера и улетала, как снег, почти на уровне черных бушлатов, замерших в стойке «крючковых».

Команда крейсера молча провожала глазами тех, от кого полностью зависели их судьбы и успех доверенного им дела.

Первым поутру снялся флагман. На его мачтах поднято три брейд-вымпела. В море шло большое начальство. Тяжелые стволы главных калибров, казалось, лежали на палубах. Форштевень, знавший фиолетовые воды Средиземного моря, лениво раскатывал волны, рожденные нордовым ветром.

Город полностью еще не проснулся. Кое-где горели огни. Сизые туманы держались в низинах и почти не касались белых кварталов на высотах.

Подводные лодки ушли раньше, незаметно — их тренировали на скрытность. Эскадренные миноносцы почтительно затоптались возле флагмана. Мощные турбины их могли бы обеспечить более высокую скорость.

«Истомин» посигналил «Гвардейцу», подтверждая дистанцию, и старый крейсер, наступив ему на бурун, покорно поплелся, словно забуксированный невидимым тросом. Пока спешить было некуда. Все подчинялось особому расписанию. Каждый занимал свое место. Актеры уже сыгрались на репетициях, теперь предстояла премьера.

Все внешне обстояло как на обычных учениях, только обошлись без сбора на юте, где обычно зачитывался приказ.

Старый крейсер. Трубы прямые. Пониже, чем у «Авроры». Он не такой, как современные корабли, похожие на гончих в погоне. Осколок империи. Его корпус клепали из металла, добытого еще рабами Юза. Заброшенный на судоверфях, недостроенный корабль избежал трагической судьбы Черноморского флота. До него не было дела и после гражданской войны. Уставший рабочий не мог осилить такую гигантскую штуку. Только окрепнув, откачав шахты и задув домны, рабочий по острой необходимости оборотился к военному флоту, зажег на заржавленных палубах Прометеев огонь электрической сварки, распалил жаровни с заклепками, потребовал от уральцев и питерцев орудия и другую корабельную начинку.

Спущенный на воду крейсер считался гордостью возрожденного флота, самым красивым, самым быстроходным, самым надежным. Его называли грозно — крепость. На нем проходили службу многие из нынешних адмиралов.

Доценко до мучительных подробностей вспоминал все связанное с этим кораблем. Там его первый матросский кубрик, потом — старшинский, отдельная боцманская каютка, почти конура, куда приходилось, как Плюшкину, тащить всякую чепуховину — от фонарей до пемзы. Потом вместе с офицерскими погонами (достались трудно) ему отвели каюту секретаря партийной организации, поближе к парткабинету. Поздравляя с лейтенантством в низкой кают-компании, вручили подстаканник с гравировкой, заставили читать стихи.

Война, походы, рейды!.. Дрались за Одессу, за Севастополь, высаживались в Феодосии с безумной смелостью. По палубам била артиллерия берега, и после с отвращением приходилось смывать жирные пятна с брони.

На гафель пополз гвардейский флаг, под крики «ура!» и рокот труб и барабанов. Мурашки пробегали от торжественных слов верховного приказа.

Корабли повернули. По левому борту проплыли скалистые берега и бухты Херсонеса. На якорях покачивались сторожевики. Работали антенны береговых локаторов. Форт — будто стальные шлемы на головах великанов.

Ветер гулко играл натянутыми чехлами стартовых установок. Матросы называли их гражданским словом «кровати».

Боевая тревога, сыгранная дежурным горнистом после объявленной командиром корабля задачи, молниеносно вымела, будто метлой, кубрики и палубы. Если пролетит птицей расторопный Кукин, выполняя приказ Ступнина, то тут уж ничего не попишешь: он и связной, и верный помощник.

Ракетные стрельбы с солидных дистанций по движущейся цели волновали не только бывших артиллеристов-дублеров, ныне отрастивших чуприны и получивших право самостоятельной вахты.

Василий Архипенко и его товарищи были скрыты в глубине корабля, в царстве автоматики и кибернетики, упрятанном под броневую палубу и защищенном бортовым бронепоясом и серией предохраняющих отсеков.

Центр, диктовавший свою волю артиллерии, теперь стал хозяином ракет.

Готовая ракета почти не попадает в руки человека, хотя ее с начала до конца сработал человек. Ракета тайно уходит с завода на склад и так же тайно попадает в свое гнездо. Нет стеллажей, стука прибойников, подающих, раздевающих заряды, заряжающих и всех остальных слуг артиллерии нарезного ствола.

Репетиция ракетной атаки озаботила лица людей. Возбужденно блестели глаза, расширились зрачки, потерялся дар речи в общепринятых нормах; команды бежали по шнурам в бронированно-каучуковой оболочке; ларингофоны, не искажая точности слов, металлизировали живой голос, отнимая у него аромат и краски.

После отбоя наблюдали с палубы за «жертвой», уходившей от них все дальше. Никто не шутил, даже самые отчаянные юмористы. Собравшийся на смену Карпухин толкнул локтем Василия, задержался возле него. Лицо у него было строгое, замкнутое.

— Последний раз горят на нем форсунки, Василий, — сказал Карпухин, почти не раздвигая губ.

Впечатлительный Столяров с побледневшим, осунувшимся лицом, болезненно-жадными глазами спросил, не отрывая взгляда от уходившего корабля:

— Команду-то снимут? Ведь там люди…

— А как же? Не оставят, — строго ответил Василий Архипенко, — когда подойдет время, один из эсминцев справится. Людей там оставили немного, только крайне необходимых… Так, что ли, Матвеев?

Матвеев ничего не ответил, по-видимому, задумался и не услышал вопроса. Столяров посмотрел на него, помолчал и, как бы ища сочувствия своим мыслям у более близкого ему товарища, сказал:

— Мне страшно, Вася. Представляешь: корабль на полном ходу, без единого человека на борту… У меня мороз по коже продирает…