Аркадий Первенцев - Матросы

И все же в помощь машинам требовался человек: разбирать стены, очищать камни от старой накипи растворов, закладывать их в контейнеры, разгружать. Не везде справлялся и бульдозер. Кое-где поскрипит, поскрипит, поерзает широким лемехом — и назад. Там нужны были кайло и обычная совковая лопата.

Колонны остановились. Прорабы здоровались с лейтенантами и веселыми голосами отдавали распоряжения.

Без особого труда Петр и на этот раз добился участка, где работали «истоминцы». Тут, в балке, ютились когда-то Чумаковы. Как не глянуть, чувствуя стеснение в сердце? Как не воскресить в памяти картины недавнего прошлого, хотя теперь уже кажется, что до него тысяча миль?

Вот тут были развалины. Когда-то они торчали, как огромные зубья с выщербленными краями, а дальше — напоминали петушиный гребешок; вон там, в оконных проемах, виднелись рухнувшие перекрытия, по форме похожие на барказ. Теперь все изменилось. Просторней раскинулись горизонты. Лебеды не увидишь. Тропку съели бульдозеры. Возле уцелевшей маклюры трещала и скрипела камнедробилка, над ковшом поднимался дымок известковой пыли.

Отделению истоминцев достался урок — доломать спекшийся от пожарища прифундаментный слой. Карпухин натянул рукавицы и принялся кромсать стену. Дубовая тяжелая ручка помогала до конца использовать стальной клюв кирки. Только изредка, при косом, неверном взмахе пучком вылетали искры. Резко отдавало в плечо. Позади хрустела, жевала камнедробилка.

Архипенко спустился сверху, с улицы, уставленной башенными кранами с ажурными стрелами. Поздоровались кивком головы. Пока друзья разговаривали, умостившись в затишке, киркой яростно стучал неизвестный Архипенко машинист-турбинист, накоротке представленный Карпухиным.

— Скоро домой, Петр. Осталось у тебя что-нибудь от той самой радости увольнения? — осторожно и не по-карпухински серьезно спросил его приятель.

— Нелегко ответить. Предстоят большие труды в станице… Какие-то там все невзгоды. То буран пройдет, то суховей припожалует. Пишут мне: опять с кормами плохо… Шут его знает, почему это наша колхозная корова такая прожорливая оказалась. Вечно ей не то что сена, соломы не хватает. Раньше, бывало, выкаблучивалась веснами, ошалело вытанцовывала на зеленке, а теперь, пишут, за хвост ее приглашают выйти на весеннее пастбище. Есть и такие, что не поднимаются, важничают. А чуть упустил, глядишь, ноги вытянет, бери ножик, сдирай шкуру для краснодарского кожзавода…

Вздыбленная, развороченная матросами балка, казалось, кипела у их ног, текла к морю, где в сверкании солнца играли волны, похожие на каких-то бесенят с рожками и хвостиками. Вот так же резвились в море бесенята и в давным-давно исчезнувшие времена, так встречали они галеры генуэзцев и всадников Золотой орды, воинов Владимира, пришедших под стены Херсонеса-Таврического, и пышный кортеж Екатерины. А балка, где недавно в разваленной хатке жили Чумаковы, может быть, служила приютом спешившейся коннице киевского князя, и там, где ныне взмывают столбы бурого аммоналового дыма, горели костры верхоконных латников. Тут совсем недавно рушились и умирали дома, чтобы воскреснуть под руками всемогущего человека. Этот бессмертный человек сумел еще раз возродить крепость, заложенную не кем иным, как самим Александром Суворовым.

Фронтально развернулись работы. Расчищали площадки, закладывали фундаменты целой серии зданий. На смену кирке и лому, экскаваторному ковшу и бульдозеру приходил труд кладчиков камня, бетонщиков, арматурщиков, штукатуров. Мраморовидный известняк Инкермана был податлив в руках опытных строителей: из него вырезали самые сложные архитектурные детали для украшения фасадов. Техника, сочетаясь с умением человека, помогала строить и прочнее, и быстрее, и дешевле.

Вверху энергично поворачивался башенный кран бригады Чумакова, и в будке мелькали то круглое личико, то коленка, то локоток румяной, как яблочко, стропальщицы. Вот контейнер с камнями сменила зачаленная тросами бетонная плита и, как гигантская удочка, стрела понесла добычу к коробке здания, где сверкали кельмы.

— Задумал — уходи, не возвращайся, — сурово советовал Карпухин, по-своему понимая молчаливую озабоченность друга, — флот без тебя не утонет, а деревня ой как нуждается в людях!.. И чего тянет тебя сюда, в эту балку?

Петр молчал, покусывал сухую травинку. На сердце щемило. Увидит ли он когда-нибудь Севастополь, с которым так трудно расставаться? Приснится ли ему в тревожном сне вот эта самая маклюра с плодами-ежиками, или красный буек Хрусталки, или черные глазницы амбразур старинного форта, или остовы загубленных войной кораблей?

Чайки крикливо приветствовали свою птичью бездумную весну и улетали к морю, изумляя человека своими перламутровыми перьями.

Что же с этим поделаешь, если повсюду рассеянные примеры связались в неразрывную цепь в твоем сердце! Маклюра стоит, а развалка исчезла, на ее месте гремит камнедробилка. А где калитка из куска дюраля «Юнкерса-88»? Обретет ли счастье Катюша после того, как в последний раз прошла она мимо алюминиевого гофрированного листа к порогу своего нового дома?

Петр думал о беспощадном движении времени. Бывают счастливые дни — задержать бы их, остановить. А время идет и идет, стучит часовой механизм, отлетают листочки календаря с отметками движения планет, восходов и заходов… Стучит стрелка, идет по кругу, ничем ее не остановишь. И прошедшая минута любого часа, любого дня никогда больше не повторится, как ни мани, как ни зови ее обратно… Поэтому, хочешь не хочешь, надо идти вперед и никто не разрешит задерживаться на достигнутых рубежах. Плохо тебе или хорошо, а иди вперед, в неизвестность, именуемую б у д у щ и м.

Через Ростов и Украину Василия Архипенко везли к Перекопу. На пути к Сивашу романтические воспоминания о двух войнах переплетались с мечтами о морских просторах. Севастополь! Шуточки… Новобранцы давно оборвали козырьки кепчонок. Походка вразвалку, штормовая. Вагонные приступки — это уже будто трап. Зашмыганный пол — палуба.

В Синельникове встретил мелкий дождик. Хорошо бы надеть зюйдвестку. Ладно. Перетерпим. Обойдемся пока колхозным брезентовиком, или, как его называют на Кубани, винцератом.

Девушки-ремонтницы с треском раскусывали яблоки, плутовато подмигивали, затягивая промазученными кушаками свои тонкие талии.