Аркадий Первенцев - Матросы

— Куда, хлопцы? Мабуть, на Каховку? Вербованные?

Что им ответить, недогадливым? Василий указал на свою изуродованную кепку — жест абсолютно непонятный для простодушных представительниц прекрасного пола.

— Ишь, не отвечает, чокнутый! Небось аванс отхватил?.. Пока! Дывись, шоб тебя жареный петух за мякоть не клюнул!

Мимо бежали мокрые поля, телеграфные столбы с натянутыми проводами, унизанными мелкой перелетной птицей.

Вагоны старые, классные, без кипятильников и зеркальных стекол. И за то спасибо — могли в телячьи затолкать.

Ребята друг другу пока чужие. Ни одного земляка, все дальние. Флот разослал капитан-лейтенантов собирать этих ребят по военкоматам от Кавказского хребта и Терека до устья Волги и Черных земель. Сейчас ребята приглядываются, знакомятся, будто ненароком. Одни крайне непринужденные, им на весь мир наплевать, другие — степенные и сосредоточенные, третьи — услужливые не в меру, словоохотливые, по всякому пустяку могут затеять дискуссию на целый перегон.

Рядом с Василием по-хозяйски устроился Костя Одновалов. Выбрит, опрятен. Сапоги на нем с голенищами, прихваченными у подколенного сгиба ремешками с медными пряжками. Под темно-синей сатиновой рубахой угадываются сильные грудные мышцы. Руки крепкие, с широким запястьем и тяжеловесной кистью. Взгляд спокойный и доверчивый. Ему наверняка все ясно впереди. Движения размеренные, разговор неторопливый, сон крепкий.

Знакомство состоялось вскоре после Ростова.

— Откуда ты?

— С Каспия, — ответил Одновалов Василию, — из рыболовецкого колхоза. Рыбак.

— Значит, тебе к морю не привыкать?

— У нас море из окна видно. На берегу жили. А ты?

— Комбайнер. С Кубани.

— С Кубани? Кубань — место!

— А у вас?

— Природа неважная. Пески, камыши, чакан, ерики. И по всей суше — степь.

— У нас тоже степь.

— Сравнил нашу и свою! У нас степь только весной расцветает, зеленеет, а потом — сиво. А на Кубани степи только по названию. Распаханные?

— Конечно.

— Чего же равнять? Какая же она степь! Смотри, Украину тоже степью называют, а земли — что масло. А нашей степью можно картошку подсаливать.

— Ты сколько закончил?

— Восемь классов. Все. Рыба не ждет. Рыбачить подался. А ты?

— Недалеко от тебя ушел.

— На флоте образование — первое дело. Если на комиссии задачку не решишь, в пехоту.

— Все же в морскую.

— Какая разница? Пехота есть пехота… Комбайнером крепко зарабатывал?

— Приходилось.

— Родные есть?

— А как же! Отца нет, на фронте убит. Мать осталась. Брат со службы вернулся. Еще братишка и сестренка.

— Молодая?

— Шестнадцати.

— У меня родители живы, — сказал Одновалов, — отец бакенщиком на канале.

— На каком?

— На небольшом канале. Ты о нем не слыхал. В газетах не пишут — мал. Канал прорыт в Каспийск, по-старому — Лагань. Кроме меня, в семье еще пять человек. Семья не так уж велика, но рыбы много съедаем. Право слово, корзинами.

К разговору стал прислушиваться Столяров, парень с женственным лицом. Держался он особняком — не то по гордости, не то по застенчивости.

Одновалов сразу же развязал сумку с харчами, угостил всех. Расправились быстро. Вытряхнул сумку, пошутил:

— Сегодня мое, а завтра — каждый свое.

Столяров тоже попробовал предложить товарищам домашнюю снедь. И — странное дело! — никто ничего не взял из завернутых в бумажечки и салфеточки продуктов. Столяров сказал: «Кушайте», и это слово было неприятно так же, как завернутые в салфеточки пирожки и курятина.

Говорили о флоте под мерный перестук колес.

— Выше канлодки я не видел военного корабля, — заявил Одновалов, — только на картинке или в кино… Какая у рыбаков снасть? Самая небольшая посудина, кулас…

— Может быть, кунгас? — вежливо переспросил Столяров.

— У нас называют кулас, не знаю, как где. — Одновалов даже не поглядел на Столярова. — Побольше — бударка, четыре весла, парус. Еще побольше — реюшка. В реюшке можно жить. А еще побольше — подчалок, уже два паруса. Большая посуда. На подчалке целая бригада. Может ходить по всему морю. А самое большое — рыбница. На ней не рыбачат, а только принимают улов. Рыбница ходит по рыбакам, набивает трюмы. Там, в трюмах, рыбу и солят, а потом сдают на завод. Ну есть, кроме рыбницы, шаланды, плаврыбзаводы — широкие, двух- и трехэтажные… Еще имеются стойки: те все лето стоят с основными неводами в море.

— А какая рыба? — спросил Василий.

— Самая разная. Сазан, судак, окунь, осетр, севрюга, белорыбица, мелочь — тарань, селедка. Хватит?

Одновалов залез на верхнюю полку. Василий последовал его примеру и скоро заснул.

…Из плещущих волн поднялась броневая стена, куда ни протяни руку только мокрая, осклизлая броня, заклепки и волны. Корабль мчится, а он — у бортовой стали. Его качает и колотит, и всюду заклепки, заклепки…

Василий проснулся. Вспотевшие пальцы ощущали круглые головки шурупов на полированном дереве полки. Вагон бросало из стороны в сторону. На стеклах кипел дождь.

Из другого отделения тянуло табаком.

— …В Майне я родился, — слышался чей-то голос, — там все — Матвеевы. Оттуда перебрались на станцию Юдино, семилетку кончил. Куда дальше? В железнодорожное училище. Заканчиваю. Почетная грамота на стенке. Специальность — слесарь-автоматчик, по автотормозам. Потом направляют учиться на мастера в Казань, в техшколу и — на производство. Пришло время, приказ расклеили. Обязан подержать винтовку вместо гаечного ключа. Матери плачут, девушки…

Шепот. Хохот.

Одновалов сладко спал, подложив ладонь под щеку. Василий подумал: «Верный бы оказался друг — тогда и служба легче…»

Туман. Мутно в окошках, как ни три их кепчонкой.

— Появился уже героический или нет?

— Не видно ничего.

— Вроде море.

— Какое там море? Туман.

Люди толклись возле своих пожитков. Состав тормозил на крутизне. Из открытой двери влетал сырой воздух с запахами кузнечного дыма.

В проходе, с мешком за спиной, Одновалов допивал из горлышка лимонад.

Перронные лампы желтели во мгле. Вспыхивали карманные фонарики, и тогда возникали люди в бушлатах.

В тамбуре кто-то командовал хрипло, спросонок:

— Не забивать проход! Так! По одному!

Духовой оркестр встретил маршем.

— Держись, Василий, — сказал Одновалов, — на новом месте основное — не споткнуться.

Полковник в армейской шинели принимал рапорт сопровождавшего призывников капитан-лейтенанта. Под глазом полковника будто капнули смолой — родинка. Ладошка капитан-лейтенанта — у фуражки, заломленной на затылок. Трубы перешли на «Раскинулось море широко».

— Ах, дьявол! Натянуло туману, — сказал полковник, выслушав рапорт, — и молодых не разглядишь.

— Лозунги хорошие вывесили, — сказал второй моряк, — Кипарисовых веток привезли с Южного берега — и на́ тебе… Такая наша участь… Шишкарев, подстраивайте, начнем!