Аркадий Первенцев - Матросы

— Витюшка проснулся! — Галочка ринулась к нему, принялась тискать.

Ребенок улыбался и только попискивал, хотя уже мог по-своему изъясняться в этом новом, открывшемся для него мире.

— Не задуши, Галина.

— Я его воспитываю, он у меня будет закаленным мужчиной. — Она подбросила племянника.

— Ой, упустишь!

— Не упущу. Правда, Витюшка?

В комнату заглянул Гаврила Иванович. Ребенок перекочевал на руки деда и снова — к Галочке…

Борис Ганецкий явился с корабля вовремя, как и обещал. Поцеловал жену. Задержал взгляд на ее платье:

— Ты решила ехать в этом архалуке?

Катюша вспыхнула:

— Нет. Я надену платье из креп-жоржета.

— Полосатое, что ли?

— Да.

— Только не поднимай высоко пояс… — «Надулась? Попробуем по-другому». — Покажи прическу, Катюша! Очень мило. Теперь лапки… О, я люблю именно такой лак.

Мир легко был восстановлен.

Борис в душе похвалил себя и прошел в комнату, расстегивая китель.

— Сегодня прямо летний день. Где-то идет снег, а у нас полная возможность отправиться к морю и даже выкупаться.

Пока жена переодевается за платяным шкафом, можно устроиться на диване, заложить ногу за ногу, закурить.

— Катюша, ты извини, я не хочу оспаривать твой вкус, но у нас в доме…

Катюша вышла из-за шкафа, зажав в зубах поясок. Скосив глаза, она застегивала на платье мелкие кнопки.

— К чему эти вышивки, Катенька? — продолжал Борис. — На стенах, на комоде, на цветочных горшках и даже на диване. К валикам нельзя голову прислонить. Десятки подушек на диване, и все с вышивками. Сидеть невозможно, боишься измять… Ты что, рассердилась или обиделась?

— Я просто не понимаю… Вместо того чтобы, приехав домой, посидеть спокойно, поиграть с сыном… ты издеваешься. И в какой уже раз… — Губы ее дрожали от обиды. — Так было у нас при маме. Мы делаем все, как было при ней: вышиваем, убираем комнаты, покупаем провинциальные фикусы и китайские розы. И мой отец хочет, чтобы все было так, как при маме. Моя мать была простая женщина…

— Прости, я не хотел тебя обидеть, Катя. Неужели нельзя пошутить, высказать свою точку зрения… Я думаю так, ты — иначе. Объясни. Может быть, я соглашусь. Между нами не должно быть недоговоренности…

Дальнейшее объяснение продолжалось в автобусе, по пути к Омеге:

— …Если я во всем буду потакать тебе, я могу стать неискренним, уйду в себя, перестану доверять твоему такту. Очевидно, я плохо воспитан, у меня дурные вкусы, но что ж делать? Я не выношу рукоделия, особенно вышивки. Мне нравится европейская простота, легкая мебель, воздух в квартире, а не фикусы.

Музыканты играли у моря, невдалеке от грузовика, где орудовала пивными кружками и насосом пестро разодетая Тома.

Радушный Тополь высаживал женщин на пожелтевшую, затоптанную траву:

— Заждались? Добре, добре. Платья шикарные, дамочки еще лучше. Катюша, прошу ручку! У вас на прическе букашка. Вот тут. — Снял ее. — Теперь добре… Гаврила Иванович! Городки привезли. Бачите? Все ваши поручения исполнены. Прошу!

— Сегодня отдыхаем, Роман Романыч, — Чумаков подбил ладошкой коротко подстриженные усы, — а завтра…

— Завтра есть завтра, — остановил его Тополь. — Завтра продолжается битва с бригадой Хариохина.

— Знаешь и это, Роман Романыч? Ну, ты у нас кудесник!

— Ваша деятельность на виду, Гаврила Иванович. Раз в неделю можете увидеть Тополя возле Доски соревнований и почета. Эй, эй, приятель! — Тополь остановил грузовик. — Давай черносмородиновую, лимонад! Пять ящиков, не забудь! Что? Ресторан знает? А Тополь наблюдает и изучает. Полный вперед! Прошу извинить, Гаврила Иванович. Я на Омеге как главный боцман на корабле, только дудки не хватает! Итак, продолжим… Улицы Льва Толстого и Ивана Голубца под переселенцев застраивать будут?..

Тополь потащил Чумакова к городкам, взвесил на ладошках несколько палок и «самые верные, битковые» вручил каменщику.

В море вяло ползли два тральщика. Силуэтами на светлой голубизне неба застыли корабли охраны внешнего рейда. Несколько яхт выстраивались для гонок. Орал в мегафон главный боцман яхт-клуба. Скалистое побережье мыса зигзагами уходило вдаль.

Борис пошел с Катюшей к берегу.

Оркестр играл вальс Штрауса. Кружились несколько пар. Возле легковых машин завтракали семьи старших офицеров. В воде кувыркались гимнасты в плавках, очевидно, из флотской лейтенантской молодежи.

Борис помахал кому-то фуражкой. Кому же?

Недалеко от берега, чуточку избоченясь, по щиколотку в воде стояла Ирина в светлом купальном костюме с молниями и кармашком, из которого торчал пунцовый платочек.

— Боря?! Идите сюда, Боря!

— Извини, Катя, — Борис развел руками, снял фуражку, — одну минутку! Ты понимаешь, когда служишь, приходится лавировать…

Борис чувствовал, что говорит нелепости, но язык ему не повиновался: эта рука, зовущая его, пунцовый платочек, как сигнальный флажок…

Черкашин сидел на коврике возле машины, повернувшись к нему спиной, зато Ступнин видел, все видел. Необходимо козырнуть. Командир корабля ответил кивком и посмотрел ему вслед.

Ирина подала руку, упрекнула:

— Боря, вы оставили жену одну? Немедленно возвращайтесь с ней. Нет, нет… Я хочу с ней познакомиться.

Вот и выход из неприятного положения. Теперь можно будет встречаться семьями. Рассеются подозрения, улягутся сплетни. И Ступнин тут. Как-никак одно дело встречаться с командиром на корабле, а другое — за бутылкой пивка. Здесь может иметь значение остроумный тост, удачно ввернутое словечко.

Радужные мечты лейтенанта вскоре разлетелись в прах.

— Идти к этой кривляке? — Катюша не могла даже на одну минуту представить себя в такой унизительной роли. — Идти после того, как ты сломя голову понесся к ней?

— Катя, неприлично, — умолял Борис.

— Что? Эта женщина нагло… да, да… нагло отняла у семьи мужа и отца… А ты учишь меня приличиям!

— Пойми, мне неудобно. Что она может подумать?

— Тебе безразлично, что могу подумать я. Тебя волнует, что эта ломаная дамочка может подумать о тебе. Не стыдно? Увидел ее, бросился к ней. Все уже обращают внимание.

— Да… Ты заставляешь своим… глупым поведением обращать на себя внимание.

— Глупым? Можешь идти куда тебе угодно.

Ирина махала им платочком, показывала на море.

— Она такая простая, культурная женщина. К ней многие несправедливы. Глупая зависть, наушничество… Ей так тяжело…

— Иди, утешь ее.

Катюша, не оглядываясь, быстро пошла к Томе.

В море, плывя рядом с Борисом, Ирина сказала:

— Не огорчайте жену из-за меня, Боря. Вспышки слепой ревности у нас, у женщин, непроизвольны, а потом… У любящей женщины ненадолго хватает запала.

Они не меньше получаса плавали вдали от купальщиков. Вернулись утомленные. Ирина скользила на мшистых донных камнях, и ее приходилось поддерживать.