Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю

— Тэк-и-тэк-тэк… — Пауза. — Тэк-и-тэк-тэк… — Пауза, — Тэк-ктэк-ктэ-ижи-чижи-ижи-ижи-ижить!..

Как по-писаному! Глухарь!..

Лихорадочно повторял про себя: «Три шага на колено, не более…» И тут же подумал: «А если он смолкнет после первого колена? Значит, ждать начала второго. Но тогда не успеешь сделать три шага? Обойдешься двумя». И Лютров делал по одному скачку прямо на звук песни, стараясь идти лицом па закат, куда, по словам Осипыча, глядит во время тока глухарь.

Если ему не удавалось уловить второе колено песни, он терпеливо выжидал нового начала. Но чем дольше пел глухарь, тем регулярнее повторялась песня. Певец был в ударе. И вот звуки несутся уже откуда-то сверху. Где же он, черт побери! Лютров, чуть наклоняясь из стороны в сторону, разглядывал деревья.

Вот!

На выступающей толстенной ветке сосны, вытянув шею и приподняв голову, сидел токач.

На тускнеющем закате видно было, как он переступает, пружинно разводит хвост, опускает крылья и словно в молитве запрокидывает к небу короткий кривой клюв. Лютров поднял стволы и накрыл ими четкий профиль птицы. «Пушкой надо стрелять», — вспомнил он слова егеря и уже прицелился, с нетерпеньем ожидая начала чижиканья.

После напряженной тишины последних минут, когда треск сучка под ногой казался оглушающе громким, выстрел Лютрова прогремел обвалом. Казалось, вздрогнул лес, но глухарь всего лишь перелетел на маковку соседней ели и, балансируя на прогнувшейся ветке, вертел головой, недоумевая, откуда вдруг метнули в него россыпью обжигающей дроби… Почти не целясь, Лютров выстрелил второй раз.

Токач рванулся было прочь, но опрокинулся и стал падать, задевая и раскачивая ветви ели.

Когда Лютров подбежал, глухарь уже затих. От волнения Лютров не сразу поднял невиданную птицу, а стал по привычке перезаряжать ружье, что было совсем ни к чему.

— О-оп! — услыхал он голос егеря.

— О-п!

— Лексей?

— Я.

— Ты чего это?

— Да вот… стрелял.

— По сове, что ли?

— По какой сове?

«Вот тебе на!» — подумал Лютров.

— Да ты погляди, Осипыч, — Лютров опасливо поднял трофей, уже и сам не очень уверенный, что подстрелил глухаря.

Егерь явно не ожидал удачи, это было видно по его лицу.

— Молодец! С полем тебя!.. А я подумал: в сову, она мимо пролетела. Бывают у нас охотники… Ну-ка, дай-ка. Кил пять, а то и больше… Держи. А ток-то, а? Ток знаменитый, еще возьмем.

Выбравшись на дорогу, он сказал Лютрову:

— Зови Сереньку, темно уж.

Лютров остановился и взвыл победным голосом древнего человека:

— Се-ре-га!

В ответ ни звука. Он прокричал еще раз. И еще.

Никто не отзывался.

Зов продолжался до тех пор, пока Сергей, неслышно выйдя из темноты, набросился на Лютрова:

— Чего тебя разбирает?

— Мы уж решили…

— Вы решили, что я оглох или присох? — Санин был чем-то расстроен, и Лютров с егерем переглянулись.

— Ты что на нас накинулся? — спросил Лютров, пытаясь понять, что с Сергеем.

— Это! Это глухарь?.. Лешк-а-а! Покажи, а? — Он взял птицу за тугое крыло и вытянул перед собой. — Вот это да! — И неожиданно объявил: — Я остаюсь на ночь.

Егерь с трудом убедил его, что бесполезно ждать утреннего тока после вечерней стрельбы.

Пока шли к деревне, все вокруг заволокло туманом. Туман ночью окутывает слепотой. Сбились с дороги, лишь за полночь добрались до деревни. После конфузливого блуждания по округе к Осипычу вернулось хорошее настроение.

— Чайку бы охотничкам? — попросил он хозяйку, озорно обняв ее за плечи.

— Пейте, самовар горячий.

Не умывшись и не вымыв рук, долго и с наслаждением пили горячий чай.

— Что ж не рассказываешь, как выследил? — спросил Сергей.

— Настоящие охотники сначала поздравляют с полем.

— Но ты же орал как ишак!

— Я выполнял команду старшего.

— Да, — сказал егерь.

— Да, да! Эх, знали бы вы!..

На лице Сергея появилась загадочная улыбка.

— Не тяни.

— Никто и не тянет. Только я его, черта, как тебя, видел.

— Глухаря?

— Тень отца Гамлета!.. Целый час крался. Иду и не верю, что подпустит. А он и не поет, а так, голос пробует: то начнет, то бросит. Наконец подошел я вот как до печки, стал под ним и думаю: учует или не учует? А он поет, дуралей… И стало мне, братцы, жаль его. И что делать, не знаю. Потом решил так: скажу ему «кыш!», когда он затэкает. Улетит — улетит, нет, значит, отпелся. Буду стрелять.

— И сказал?

— Ага…

— Улетел?

— Улетел.

— И правильно сделал.

— Чудные вы, летчики, — улыбнулся разморенный теплом егерь.

— Совсем рядом сидел, Осипыч. Так близко, что это уже не охота, а выстрел в затылок…

Улеглись, когда, по обыкновению, переговорили обо всем на свете — о всяческих охотах, о хозяйке, о женщинах вообще, о полях и лесах, о ночах и туманах, о птицах и зверях, чья жизнь так же дика и неизменна, как во времена оны… Потом перешли на бельгийские ружья и тульские самовары фирмы Баташева, а точнее, «Высочайше утвержденного 10 апреля 1898 года товарищества паровой самоварной фабрики наследников Василия Степановича Баташева в г. Туле».

— Звучит, а? — увлеченно говорил Санин, разглядывая самоварные клейма. — Указанная фирма удостоена за свои издания: золотой медали в Бельгии, 1884 год; золотой медали в России, 1882 год; золотой медали в Голландии, 1883 год; серебряной медали на Всероссийской выставке, 1883 год; бронзовых медалей: на Всероссийской мануфактуре, 1870 год; в Австрии, 1873 год; в Антверпене, 1893 год. Ко всему прочему, фабричная марка утверждена правительством. Ясно? Это вам не фунт изюма!..

Волнения прошедшей охоты не давали заснуть. Сон то надвигался, то отступал, и тогда всплывал из тишины неверный стук ходиков.

Самолет несколько раз качнуло, повело в крен, заставило рыскать по курсу.

Стрелка перегрузок резко перемещалась, покачивалась.

— Вошли в полосу струйного течения, — сказал Саетгиреев, — скорость упала почти на триста километров, угол сноса пятнадцать градусов. Командир, нужно уходить на высоту.

Боровский взял штурвал на себя.

Несколько минут самолет вздрагивал, недовольно потряхивая крыльями, но постепенно полет выровнялся.

— Как снос, штурман?

— В норме. Ложимся на прежний курс.

Боровский оставил штурвал и взял в руки пульт дистанционного управления автопилотом.

«А штурман дока, — думал Лютров. — Хоть молод и красив, как бронзовый бог».

Лицо Саетгиреева было по-прежнему свежо, несмотря на выступившую щетину. Слабо освещенное отраженным светом, падающим на его откидной рабочий столик, оно напоминало лицо восточного молодца-разбойника. «И зовут романтически: Булатбек. По-лермонтовски».

Полет длился вторые сутки.

«С-44» шел навстречу ночи, замкнутая кривая маршрута повторялась. Когда за стеклами стало совсем темно, Тасманов доложил о неисправности одной из систем подачи топлива.