Аркадий Первенцев - Огненная земля

На табурете сидел дежурный офицер — молодой лейтенант командир взвода автоматчиков, когда‑то лихой, или, как его называл Цыбин, «забубённый» парень. Строгому Цыбину приходилось не раз заниматься им. Теперь его не узнать. Землистое лицо, борода, так изменяющая облик людей, стоптанные ботинки, вымазанные глиной, и ватник со следами дождя. Дежурный сменился утром, до этого был в окопах, и теперь, придя в «помещение с крышей», был, как говорится, рад месту. Коптилка не горела, и тусклый свет распространялся из открытой двери НП. Оттуда слышался разговор Манжулы и Курилова.

— Выручать нас не нужно, — говорил Курилов, — не тот термин выручать. Понимаешь, почему не тот термин?

— Понимаю, — густым голосом отозвался Манжула.

— Теперь мы навязали свою инициативу, мы наступаем, и пусть выручают немца из Крыма, а не нас, — продолжал Курилов. — Мы продержимся сколько нужно. Главный удар у Керчи, а мы будем помогать.

— Ослабел народ, охлял очень, — сказал Манжула. — Я вот на своего комбата смотрю. Еще на две дырки пояс подтянул. А он и так не очень‑то был справный.

— Кости останутся, а мясо нарастим… Я вот думаю: если нас начнут выручать, худо для нас будет. Потом не оберемся стыда.

— Верно. Засмеют потом. Красная Армия почти три четверти Украины отвоевала, а вы что делали, спросят нас? На подсобках воевали?..

Дежурный тоже прислушивался к тому, что говорили в кубрике, и изредка то подымалась, то опускалась его бровь, но позы, в которой выражена была крайняя усталость, он не менял, а так и сидел, облокотившись о стол и широко расставив ноги.

— В окопах тоже об этом разговоры, товарищ лейтенант? — спросил Букреев, умываясь над эмалированным тазиком.

— В большей или меньшей мере, товарищ капитан, — дежурный приподнялся, но, повинуясь разрешительному взмаху руки комбата, снова присел. — Морякам, сделавшим свое десантное дело, нудно сидеть, закопавшись в землю. Мы, откровенно сказать, привыкли к действию, товарищ капитан. Привыкли все делать на нерве, на порыве. Вот когда нас гоняли, на занятиях в Геленджике или у Соленого, все было нормально. А такая стабильность положения — хуже нет. Армейская пехота, мне пришлось изучать их на стыке, дело другое. Сели, окопались, вросли, привыкли. Прикажут итти вперед — пойдут и пойдут. Удивлялся им. Ничего не скажешь — молодцы. У них другая структура, если детально разобраться.

Разговорившись, лейтенант оживился и уже не казался таким безнадежно изнуренным человеком, с вялыми движениями рук и тусклыми глазами.

После холодной воды Букреев почувствовал себя свежее, и голова меньше болела и воспоминания вчерашнего дня, так мучившие его, отошли в сторону.

— Вы, очевидно, на флот попали только во время войны? — спросил он дежурного.

— До войны учился в Севастополе, в училище имени ЛКСМУ.

— Следовательно, артиллерист?

— По призванию. А вот попал в морскую пехоту и пошел, товарищ капитан. У Куникова был, у Потапова. А там уже не хотелось переходить, расставаться с товарищами, бросать товарищей.

— Вас Цыбин что‑то всегда… поругивал.

— Цыбин? У нас с ним характеры разные. Он сибиряк, я южанин, — лейтенант смутился и, не поднимая глаз, принялся обтирать приклад автомата, выпачканный свежей грязью. —Я вытаскивал тогда Цыбина. Со мной был еще один, с «Бодрого». Жаль Цыбина. К званию Героя представили, а что ему теперь? Человека‑то нет…

В кубрик вошел Курилов, отрапортовал. За его спиной виднелось широкое лицо Манжулы, его спокойные и внимательные черные глаза.

— На рассвете стреляли, Курилов?

— Зенитка била. Прорывались наши штурмовики. Пошли в глубь полуострова.

— Я ухожу на КП полка. Останьтесь за меня, Курилов. Где Батраков?

— В расположении первой роты, товарищ капитан…

— Вы что‑то не договариваете, Курилов?

— Рыбалко звонил, товарищ капитан. Сказал, что Горбаня ранило.

— Горбаня? Где же?

— На берегу. Дали немцы пулеметную очередь, зацепило.

— Серьезное ранение?

— Кажется ранение не серьезное, товарищ капитан.

— Еще не хватало, чтоб вышел из строя Горбань, — Букреев натянул перчатки, взял автомат на цлечо. — Манжула! Ты отправляйся к первой роте и узнай, что с Горбанем. Что же это, — твой друг, а ты даже не поинтересовался?

— Ждал пока вы… товарищ капитан.

— Что я? — с улыбкой спросил Букреев.

— Встанете, товарищ капитан. Снедать я приготовил…

— У майора чего‑нибудь перехвачу, а ты поделись всем, что ты приготовил, вот с ними. Что там у тебя? Бифштекс по–гамбургски?

— Пышку спекли пулеметчики для вас, — Манжула развернул какую‑то тряпицу, и в руках его появилась круглая лепешка, серая от золы.

— Пулеметчики сказали для вас, товарищ капитан. Так и оставлю для вас, товарищ капитан.

— Ох и скупой ты, Манжула! Скажи пулеметчикам спасибо, и комбат, мол, просил еще одну спечь, если можно, а эту разделишь. Позавтракаете. Курилов, когда вы обедали?

— Вчера.

— А ужинали?

— Позавчера.

В расположении армейцев наблюдался тот особый солдатский порядок, за которым следил и сам Гладышев и командиры его полков. На поверхности, поскольку южная окраина поселка всегда усиленно обстреливалась, никого не было. Связь с передовой проходила искусно вырытыми траншеями полного профиля. Командные пункты в подвалах домов усилились бревнами и каменными рубашками. Красноармейцы продолжали совершенствовать свои позиции. Казалось ни одного метра земли не осталось не поднятой лопатами.

Степанов, поджидавший Букреева на компункте, гостеприимно подвел его к столу, где был приготовлен чай. Куприенко налил кружки.

— Тебя, Букреев, наш полковник назвал однажды полпредом фортификации у моряков, — сказал Степанов, грея руки о кружку и посматривая на гостя своими умными глазами.

— Неожиданный титул.

— А получилось так, — Степанов очень осторожно, не роняя крошек, разломил пышку, — у всех твоих связных в первые дни мы только и слышали «фортификация». «Как дела?» — спрашиваем. «Идет фортификация, товарищ полковник». Мы тогда еще стали с вами соревноваться.

Букреев прихлебывал чай и наблюдал за постаревшим лицом майора, за его неторопливыми движениями. Эту неторопливость он замечал у многих. Люди в силу какого- то подсознательного чувства старались делать меньше движений, чтобы не растрачивать силы.

— Я боюсь одного слова, которым напугал меня ваш доктор, — сказал Букреев.

— Чем же это мог напугать такого смельчака наш тихонький доктор?

— Одним страшным словом — безразличие.

— А–а-а, — — протянул Степанов, — его теория. Он наряду с перевязками, ампутациями и другими делами своей профессии занимается, по–моему, психологией войны, если можно так выразиться. Я думал, он только нам излагает свои теории…