Аркадий Первенцев - Огненная земля

— Сестренка Раичка последняя во всем может быть нашем роде, — говорил Горбань, беспомощно разводя широкими кистями своих рук, — мамашу пока не обнаружили, выжила или нет после немца, не знаю… И кто ее заставлял ехать сюда? Что ей мало было места на Большой земле?

Свежий ветер ворвался из двери, открытой Манжулой. Он вошел нагруженный ящиком с патронами. Свалив ящик с плеч, он прикрыл дверь, захлопнул засов, с ржавым стуком упавший на скобку.

— Тендер пришел, Сашка.

— Где?

— Уже ошвартовался.

— Что же ты молчишь?

— Суета — неодобрительно пробасил Манжула, — что же я тебе…

Манжула хотел возразить приятелю и собрал уже в мыслях кое‑что, чтобы наконец‑то хоть раз осадить его, но Горбаня не было.

Рискуя сломать себе шею, Горбань, не считая ступенек, скатился по обрыву, измазавшись глиной по самую макушку, придерживая готовую слететь от ветра и бега бескозырку. Горбань достиг «причала», как громко именовалась дощатая кладка, где принимались шлюпки и плоты.

Командир тендера боцман с сизыми щеками, украшенными бакенбардами, как какой‑нибудь шотландский матрос, с трубкой в прокуренных зубах и в сдвинутой набекрень мичманке поторапливал довольно крепкими словами двух красноармейцев, неумело вязавших плоты из досок и сельдяных бочонков.

— Не ночевать сюда пришел, — хрипел боцман, сплевывая желтую слюну, — шевелись! Вяжи схватку рифовым узлом! Все одно, уйдем, плоты на дрова пустите. Рифовым вяжи!

Плоскодонная лодка и тузик, тяжело окунаясь, перевозили боеприпасы. Плоты же вязались для переотправки на тендер тяжело раненых, которых должны были поднести из госпиталя. Боцману нужно было поскорей убраться отсюда во–свояси, поэтому приходилось торопить солдат. Заметив Горбаня, боцман осмотрел его матросский костюм.

— Браток, помоги им! — крикнул он и вдруг захохотал. — Парень! Тебе не жалко скоблить каждое утро свою морду? А? Вот бородка!

Боцман смеялся, на его сизых щеках дрожали бакенбарды, волны крутились у его ног, и вода скатывалась по смазанным жиром выс оким сапогам с раструбами голенищ, поднятыми почти до самых пахов. Пена летела на его спину, на грудь, будто зашитую в порыжевшую кожу реглана, покрытую жемчужными каплями. Завидным очарованием дышала вся его фигура на кромке прибоя, в мокром песке, среди пены, брызг и соленого пасмурного ветра. От всего этого был теперь практически далек Горбань. Море даже стало недругом, отделив его от своих. И может быть от этой горькой зависти захотелось ему сбить спесь с «торгаша», поставить его на свое место.

— Эй ты, салага! — небрежно сказал Горбань. — Ты не грузил еще в свое корыто девушку, лейтенанта, медика?

— Салага? — боцман сунул трубку в карман. — Я салага! А ты, что плавал на гальюне, рыбья чешуя?

Ординарец решил уже сцепиться с человеком, так неуважительно ступившим на их землю. Но к берегу спускались сестра, комиссар и за ними в сопровождении Тани и Котляровой несли раненых, завернутых в серые трофейные одеяла. С другой стороны из хода сообщения выскочили моряки и среди них был сам Рыбалко. Моряки на ходу снимали пояса, ватники, стаскивали через головы гимнастерки. Казалось, они, разгоряченные зноем, стремились быстро искупаться в море.

Батраков направился к плотам.

Горбань очутился возле сестры.

— Я думал, ты уже в тендере. Сашка, где ты так выпачкался. Повернись. Ай, ай, ай, — она всплеснула руками. — Таня, видишь моего милого братца?

— К тебе спешил, кувырком.

Он пошел рядом с ней. Она попрежнему болтала без умолку и с ним и с Таней, сдержанной и грустной.

Окончив вязку и проверив прочность креплений, моряки, быстро и не стесняясь присутствия женщин, разделись теперь догола. Тяжело раненых положили на два плота.

Надо было осторожно довести плоты до тендера. Для этого люди и разделись, чтобы фактически на руках доставить тяжело раненых. Еще смуглые от летнего загара, сильные, с хорошо развитыми бицепсами, игравшими под эластичной кожей, матросы вошли в воду и легкий пар окутал их тела. Боцман теперь уже не бранился, не покрикивал. Он стоял наклонившись и, затаив дыхание, следил за людьми, так просто вошедшими в ледяную воду и машинально повторял все их движения.

Люди шли по пояс в воде. Волна накрыла их спины. Руки приподнялись, чтобы удержать плот. Виднелись наполовину погруженные бочки, носилки и раненые, прикрытые поверх одеял зелеными плащ–палатками. Не различишь спин, а видны только головы и светлые точки сжатых кулаков у окрайков плотов.

— Холодно, — сказала Таня, вздрагивая всем телом.

— После такой баньки спирту бы, — боцман повернул к Тане свое украшенное странными бакенбардами лицо.

— Спирта нет, — сказала Таня, смотря туда, где между остовами «охотников» в бледном тумане потерялись и плоты и сопровождавшие их люди.

Через несколько минут вслед за тузиком, низко осевшим под грузом патронов, на волнах показался пустой плот, потом второй, послышались крики, и моряки быстро пригнали плоты к берегу.

— Давай скорее, а то в предбаннике дует, — крикнул выпрыгнувший на песок Жатько. — Не надо мне шубы- бы–бы, шубы–бы–бы. У меня есть два халата–та–та, та- та, та–та–та…

На плот перенесли Горленко. Завернутый в одеяло и привязанный вначале ремнями к самим носилкам, а потом уже стеклинями к плоту, он мог только чуть–чуть поворачивать голову и со страдальческим удивлением посматривать на людей.

— Сейчас доставим голубым экспрессом, — сказал Жатько, опускаясь возле Горленко и дело–вито проверяя вязку.

От тела Жатько уже не шел пар. На спине шевелились лопатки и под кожей ходили клубки мускулов.

— Ты озяб, — тихо сказал ему Горленко.

Жатько ничего ему не ответил, поднялся, подозвал товарищей.

Таня прикоснулась губами ко лбу Горленко, а Батраков, очень любивший его, боясь «разрюмиться», буркнул ему на прощание что‑то невнятное.

Моряки повели плот. Пена летела на согнутые спины, на головы. Вот они окунулись в воду. В тумане закричал баклан. Волна пришла и замыла впадины в песке от голых ступней.

Рядом с притихшим боцманом жадно курил Рыбалко, с хозяйской настороженностью наблюдавший за плотами.

— Дотянули, — облегченно выдавил он, — довели Горленко.

На передовой противник начал огонь длинными, богатыми очередями и сразу из нескольких пулеметов, а десантники отвечали редко и зло. Рыбалко повернулся и прислушался к перестрелке, как к фразам, написанным на хорошо понятном ему языке.

Моряки быстро одевались. Из госпиталя пришла Тамара. Сидя на камне, она искоса посматривала на одевавшихся моряков. Подошла проститься Рая. Тамара лениво и как будто нехотя протянула ей руку. Рая расцеловала Таню.

— Помни наш уговор, — сказала Таня.