Николай Кочин - Девки

— Не прогневайся, Егор Лукич. Все будет чин по чину. Уж скручу я этих девок, они у меня, кроме воды да черного хлеба, и знать-то ничего не будут...

Она отвесила смиренный поклон до земли:

— Прости, Лукич! Выпрямимся. Дело бабье, слаб сосуд.

Она вышла.

— Какое мне напутствие будет, Лукич? — спросил Вавила.

Канашев сказал строго:

— Подходу у вас нет к людям. Раньше церковь о бедных пеклась и около себя их утешала. И богатому легко было жить, когда бедный словом и подаянием утешен. Не кляузничала беднота, не лезла в мирские дела. Да, вспомянешь, были же пастыри на Руси! А нынче вы от бедных отрекаетесь. Вот люди и рассыпались, как зубья от бороны. Тот — туда, этот — сюда. Знали ли наши отцы радио, телефон, лампочку? А нынче с седыми волосами учатся. Не отвертишься от новой жизни, как ни брыкайся. Мужиков я крестьянами сейчас не считаю. Ни городской, ни деревенский он сейчас, черт его знает...

Он поправил лампадку у иконы. Посередине пола стоял Вавила Пудов и старался вникнуть в каждое слово. Канашев был для него столп мудрости и величия.

— Машина будет работать, а девки в лесочке финтить, — продолжал Канашев. — И замуж выйдет — будет финтить. Пропала деревня. Зачервивела. А зачервивеет деревня, пропал и город. Танцами сыт не будешь. Вся мразь оттуда. Бывало, в кожухах гуляли, в пестрядине, по десять лет шубы носили. [Пестрядина — грубая льняная или хлопчатобумажная ткань из разноцветных ниток, обычно домотканая.] А сейчас в плисах да в ситцах. Не успевают возить в кооперацию. Лаптей девки стыдятся. На шагреневые туфли целятся. Она готова жрать одну картошку, только бы вырядиться. Все сдвинулось. — Голос его стал, как иерихонская труба. — И только ты и все твои задохнулись в черном суеверии. Никакой науки не признаете. Ваша молодежь из церкви придет домой, знает одно — заливать в глотку. Вот она и бежит, девка, к Саньке Лютову. Видишь, я на старости лет газеты читаю.

— Лукич, уволь. Я газеты читать не стану. Я всю жизнь по библии.

— А что толку? Матери-келейницы вон всю жизнь четки перебирали да шептали «помилуй мя боже», а грянула революция и раскидала их всех по лесам. Считаются теперь побирушками. Вот тебе и библия. Мудрецы, знатоки святого слова, блюстительницы чистоты: «с бритоусом, с табачником, щепотником и со всяким скобленым рылом не молись, не водись, не дружись». [Бритоус, скобленое рыло — (бранное у раскольников) тот, кто скоблится, бреется.] [Щепотник — у раскольников бранное прозвище православных, которые крестились щепотью, то есть троеперстно.] Спесивы да глупы! И во всем у них только один, антихрист виноват. Это есть защита собственной глупости. Легче всегда свалить на другого, на антихриста, как на кулака валят наши виковцы, у которых и дороги не в порядке и школы без стекол, это им очень на руку — валить на кулака... И там и тут у вас — разная глупость, но глупость... Этого у меня чтобы не было. Каждый за себя отвечай. Бог тоже умных любит. На бога-то надейся, а сам не плошай. Вместо того, чтобы иконостасы новые воздвигать да судачить со старыми бабами, людей злобить да на комсомольцев жаловаться, послали бы девок-богомолок по посиделкам... Что-нибудь божественное почитать. Про смирение людское, про вред житейской зависти... Не завидуй на чужие достатки... Вот чему просвещать надо. Мозги у них молодые, свежие, хорошо на них доброе слово ложится. Чаще долбите им: все люди братья — и богатые, и знатные, и каторжники, потому что богач завтра разорится и станет нищим, а знатный очутится в тюрьме. Да у вас, чай, и книг-то таких нету.

— Нету, Лукич. Все сгибло при комбедах.

— А у комсомольцев все есть. И про звезды, и про моря, и про бедность, и про богатство. И про правду, и про кривду по-своему судачат. А вы только псалмы Давида распеваете. Нынче на этих псалмах далеко не выедешь. Завтраки бы в школе для бедных устроили. Я даю тысячу да ты тысячу.

— Лукич, велика жертва.

— Видишь, сразу завыл. По карману ударили. А земляк наш, Минин, для спасения России женины сарафаны отдал. Эх, ты! Две тысячи я даю.

— Сотню и я подброшу.

— Не надо. Будешь кормить ребятишек на мои. Вот что, Вавила, ты оставь свою должность церковного старосты. Пусть там бабы командуют. А ты, как член нашей артели, займись общественными делами. Красноармейкам-вдовам помогай. Вон я Устинью как от них отторг. Любо-дорого. Кусают губы от досады. Веди культурную работу. Пошли внучек в кружок, пускай в спектаклях отличаются. Да... Не откладывая в долгий ящик, настрочить надо условия соревнования. Будем с Аннычевой артелью соревноваться. Бери бумагу и пиши.

Он стал ходить по избе, думая.

— Пиши! Дам установку. Договор на социалистическое соревнование. 1928 года, августа... Мы, нижеподписавшиеся... Заголовок потом... Вступительную часть после продумайте... Какие на себя берем обязательства? Беремся по части полеводства (с попом проформу бумаги утрясешь)... Цифры уточнить. Первое: уничтожить пустующие земли... Второе: расширить посевы ярового клина... Третье: поднять зяблевую вспашку... [Зяблевая вспашка — летне-осенняя обработка почвы под посев яровых культур весной следующего года.] По части животноводства (цифры уточнить). Первое: улучшить состояние рогатого скота... Второе: покрытие маток лучшими племенными жеребцами...

Так до утра они составляли условия социалистического соревнования...

Осенью, после уборки картофеля, начались перевыборы сельсовета.

Приехал Петр Петрович, представитель от ВИКа. Семена Бадьина взяли в волость, а на его место избрали Карпа Лобанова.

Есть такие мужики среднего достатка, которые всю жизнь тянут маятную лямку вола и семейных к той же лямке приучили. На дворе у них излишек скота, поветь дворов новая, а изба пятистенная, если же не пятистенная, то состоящая «в аккурате». Постоянно водится у таких мужиков деньга, и от сельчан им почет, похвала и одобрение.

— Мужик, — говорят сельчане про каждого из таких, — работяга и со смыслом.

Но ежели разглядеть существование таких работяг изнутри, начинка ихней жизни окажется не очень приглядной. Мясо на столе у них два раза в год, в светлое воскресенье да в рождество христово, остальные же дни ознаменованы огурцами, хлебом черным и картошкой. Яйца, молоко и масло идут у них прямиком в город. Скот идет туда же. Одеваются такие мужики нищеподобно, но зазору от этого не чувствуют, ибо уважают мужика на селе не за то, что у него на теле, а за то, что у него в сундуках. А в сундуках у таких мужиков для семьи надевки всякой много. И получается, что живет человек в достатке, а ничего не съест, не сопьет, не износит — все на черный день кладет.

Девки таких семей находят женихов моментально, у них и нарядов много: сарафанов, верхних одежд плисовых, суконных и казинетовых, а постель изготовлена с подушками и одеялами из цветистого сатину. Из таких семей девки приносят с собой мужу машинку «Зингер» и искусство «модной швеи».