Николай Кочин - Девки

Теперь уже начинались непролазные дебри, смешанный лес. Санька знал, как непередаваемо красивы были эти дебри летом. Неописуемое диво, когда весело улыбаются развесистые, белоствольные, все в ярчайшей зелени, милые сердцу, до боли родные русские березы; и кудрявятся сладко-душистые, стройные, благодетельницы деревенского народа мягко-зеленые липы: гордо парят над ними высокие, могучие, в несколько обхватов толщины у корня, коренастые, стальной крепости дубы. Летом все это жило бы, трепетало бы, буйно цвело бы, благоухало бы. А сейчас все сковано, застыло, омертвело. Идешь, идешь, запрокидываешь голову вверх и только одно видишь — холодно-зеленую хвою. Внизу же бесконечные ватаги высоченных, стройных, прямых, как свечи, стволов. И сколько лесу, ни в какой земле такого богатства нету. И много лет они стоят — седые, мрачные, здоровенные сосны. Молчание. Снежинки крутятся и робко, тихо ложатся на сугроб. Солнышка не видно. Под ногами только две колеи накатанной лесорубами дороги. Ладно еще — стихла метель. А то набрался бы страху.

Жутко в лесу в бурю. Внизу тишина, а вверху все бушует, все полно беспокойства, все беснуется. Деревья качаются, стонут и вершинами шумят, стволы скрипят, сучьи трутся друг о друга, трещат и ломаются. Со страхом человек прислушивается к этим звукам, сжимается его сердце, хочется скорее на обжитое место.

Вдруг где-то ухнуло. Где-то прошумело. Зверь отдаленно закричал, и все стихло. Саньке стало страшно, хоть и припоминал он старательно все книжные объяснения происхождения страхов в лесу. Хорошо в эти объяснения верить за столом среди родных, в теплой избе, с книгой в руке. А в лесу попробуй. Санька испытал чувство древнего человека, и сам тому подивился. Голоса зверей звучат в лесу таинственно и страшно, недаром народ населил лес огромным количеством таинственной силы.

Долго еще шел он, наконец вышел на поляну: увидел скопище изб. На каждой повети снег. Это была лесная деревенька — Мокрые Выселки. Стояла на отшибе, хоронилась от всего света.

Издали эта деревня казалась кучей гнилой соломы. Улицу различил он только тогда, когда вошел в деревню. Колодец посредине улицы с прогнившим срубом. Деревянная часовенка с медной иконкой. Серые амбары под соломенными гнилыми крышами. Почернелые избы. Некоторые совсем ушли в землю окнами, покривились, покосились, похожие на собачьи конуры. Многие избы без сенцов, а если и есть сенцы, то у них нет дверей. Повети сползли, обнажая, как ребра, деревянные слеги каркаса. [Слега — толстая жердь, брус; слеги, положенные поперек стропил, служат основанием для кровли.] В некоторых местах крыши провалились, и на них сугробы с торчащими былинками прошлогодней полыни. В некоторых местах была дрань на крышах, она вся сгнила. [Дрань — то же, что и дранка: тонкие, узенькие дощечки для покрытия кровель.] Многие избы имели деревянные подпорки со всех сторон, как в сказке, стояли друг к другу то передом, то задом. Окна перекосились, заткнуты тряпками. В улице помет, солома. Гуляет корова с быком. На частоколе, утонувшем в сугробе, развешаны портянки и портки. Некоторые избы со всех сторон укутаны соломой, которая и окна почти загородила от света. В огородах от ветра шатаются подсолнечные стебли. В улице ни души. Стужа загнала людей на печи. Все избы топятся. Лес рядом, рукой подать, на задах, живут тепло, от жары ребро за ребро задевает, а обстроиться привычки нет. Здесь жили староверы, народ хитрый, справный, ханжи. При комбедах приучились люто притворяться, принищиваться. Украдкой друг от друга ели и одежду копили. Солома здесь везде, она и на крыльце, и на дороге ко двору, войди в избу — и там вместо половиков солома. Соломенными занавесками закрывают окна, на соломе родятся и умирают.

Санька вспомнил рассказ Анныча, как в период комбедов жители Мокрых Выселок все запасы хлеба спрятали в ямы, в лесах. Ни одного пуда не нашли потом, все сгнило.

И Саньку забрала на них злоба: кругом лесу уйма и хлеба полны амбары, а они живут в шалашах, точно переселенцы какие или печенеги. Верно говорит Анныч — с корня надо изменять крестьянскую жизнь. Не потревожь их, они так и будут в лесу в жарких избах две тысячи лет париться в хлебной духоте и чтобы «дух был чижолый».

Он шел вдоль улицы и отметил только одно большое здание из кирпича, с геранью на окнах, с занавесками, с кладовками с железными дверьми, с широкими воротами. Он постучал в соседнюю избу.

— Кого господь дарует? — послышалось из сеней.

— Открой, тетя, замерз.

Его впустили. Он увидел в сумерках (изба была укутана соломой) ребятишек на печи, иконостас черных икон с лампадкой в переднем углу, теленка у порога, на которого он наступил ногой. Теленок встрепенулся, вскочил и забегал по избе.

— Извиняюсь, мамаша, — сказал Санька, — не приметил живность твою. Разве у вас теплого помещения для скота нету? Сколько лесу кругом.

— Лесу много, — сказала баба от печи, — его везде много, да ведь вывозить надо. А за разрешением в лесничество сходить. А если без разрешения — поймают да оштрафуют. Лесов много, а они ведь не наши, они казенные.

— Культурно-массовой работой здесь и не пахнет, — подумал Санька. — А это чей дом рядом?

— Дом этот Трешникова, — ответила баба. — Живет он в волости, содержит трактир да на станции Суроватиха трактир. И везде управляется. Башковитый мужик. Министерская голова.

«И сюда проник нэпман, — подумал Санька. — Социализмом не пахнет».

Он вынул кисет и завернул цигарку. Баба на него уставилась испуганными глазами.

— Ты щепотник, батюшка?

— Да. Табак беру щепотью.

— Как бы не был щепотник, не употреблял бы бесью травку. Видал попов своих. Чем молятся, тем и нюхают. Нет, батюшка, ты уйди от греха. У меня табашников в доме не водится.

— Теленку в доме можно, а парню нельзя?

— Ты откуда будешь? Ты не из Немытой ли будешь?

— Оттуда, тетка.

— Артельщик?

— Угадала.

— Вон, говорят, они теперь в лесу общую избу себе рубят. Коммуну завели. Вместе в одном шалаше живут и бабы, и мужики, и парни, и девки. Нам углежоги сказывали. Нет, нет, батюшка, ты уйди от греха, не опогань мою хату. Слава богу, мы живем тихо, смирно, нет среди нас никаких врагов и супостатов, после комбедов хорошо живем. У нас этого нет, чтобы комсомолы, как в других местах, или коммунисты. А заведутся — тут неприятностей не оберешься.

— Ладно, я уйду, тетка. Я уже отогрелся. Дай только попить.

— Мы, батюшка, битоусам, табашникам и щепотникам посуду не даем не прогневайся.

— А теленку даешь?

— Теленок — тварь неблагомысленная. Ни греха, ни благодати на нем нету.

Санька вышел.

— Ну, ну! Я считал, что наши места темные против других, а уж эти места против наших — сплошное пошехонье. [Пошехонье — здесь глухомань; город в Ярославской области.] Погодите, мы к вам придем. Мы вам растолкуем кооперативный план Ленина.