Виталий Закруткин - Сотворение мира

«А будет ли так? — засомневался Андрей. — Не нарушится ли это согласие?»

Он курил папиросу за папиросой. Комната заполнилась табачным дымом, горько было во рту, а Андрей все курил, теперь уже прохаживаясь по комнате, повторяя про себя: «„Народы мира будут жить свободно, не подвергаясь действию тирании, и в соответствии со своими устремлениями и своей совестью“. Как хорошо, как здорово это сказано. И как хотелось бы дожить до того…»

Светало. За дверью давно затихли шаги часового. Монотонно тикали стенные часы. Андрей остановился у окна, открыл форточку. В прокуренную комнату подул свежий предутренний ветер.

«Да, да, — внушал сам себе Андрей. — Такое время непременно придет. Не будет ни войн, ни тяжких разлук, ни предательств, ни казней. Никто не станет сжигать поля и ломать, втаптывать в землю молодые сады. Восторжествует все лучшее, что есть в человеке, — разум, доброта, сострадание ко всему живому. Обязательно будут уничтожены все орудия смерти и прекратится деление человечества на высших и низших. Люди сообща построят мир, о котором мы мечтаем и прихода которого ждем…»

6 июня 1944 года, выполняя решение Тегеранской конференции, американо-английские войска десантировались на французское побережье и начали медленно теснить немцев к западным границам рейха. На отступавшие немецкие дивизии нападали с тыла французские франтиреры. Усилилось движение Сопротивления нацистам в Бельгии, Голландии и Дании. Активизировались гарибальдийские бригады в Италии. Но главным событием последнего военного лета было мощное наступление советских войск в Белоруссии, и политрук Федор Ставров получил наконец возможность вывести свой отряд из вражеского окружения.

Ровно три года прошло после того, как отрезанный от полка кавалерийский эскадрон превратился в партизанский отряд «Родина». Действовал он то самостоятельно, то в составе партизанской бригады Акима Петрова. И хотя все это время нес потери, к концу третьего года оставалось еще около десятка бойцов, с которыми Федор принял свой первый бой на рассвете 22 июня 1941 года. А всего под командованием политрука Ставрова числилось теперь сто тридцать человек.

В середине июня партизанский комбриг Аким Петров дал Федору Ставрову последнее боевое задание: разобрать рельсы на железнодорожных путях Минск — Бобруйск и Могилев — Барановичи близ станции Осиповичи. После этого Федор с помощью радистов Петрова установил прямую связь с одной из советских армий и получил распоряжение: переходить линию фронта южнее Осиповичей между реками Березина и Птичь.

— А лошадей-то ты нам оставь, — потребовал Петров, бригада которого должна была еще оставаться в тылу противника и с боями отходить в направлении Слуцка.

На этой почве между Федором и командиром партизанской бригады произошла первая серьезная размолвка.

— Нет, Аким Никифорович, коней я тебе не оставлю, — твердо заявил Федор.

— Это ж почему? — взорвался комбриг. — Ты со своими гусарами получишь там, у своих, все, что вам положено, а мне в лесах валандаться, может, еще месяц, а может, и все два.

— Не настаивай, товарищ комбриг, — уперся Федор, — эскадрон поведу через линию фронта в конном строю. Не для того мы три года ходили за конями как за детьми, последним куском хлеба с ними делились, чтобы вы их тут за месяц ухайдакали, в калек превратили. Пойми, Аким Никифорович, мы все хотим вернуться на Большую землю, как подобает кавалеристам: «конно и оружно», со знаками различия и под эскадронным штандартом.

В конце концов Петров уступил:

— Ладно, гусар, не будем ссориться напоследок. Ни пуха тебе, ни пера. Спасибо тебе, Федя, и всем твоим конникам за отвагу, за верность. Мы в долгу не останемся — поможем вашему переходу, оттянем фрицев на себя…

Готовить эскадрон к переходу через линию фронта Федор начал за двое суток. Бойцы чистили карабины и сабли, надраивали суконкой пуговицы гимнастерок, до отвала кормили и купали лошадей, стриглись, брились и купались сами, сменили белье. На исходе последнего дня сосредоточились в заболоченном лесу, до которого отчетливо доносились грозовые перекаты советской артиллерии, а справа слышались залпы немецких пушек. Ночью сюда же пришли Петров и Хомутников. Перед расставанием присели вместе с Федором на сухое бревно. К ним присоединился и старшина эскадрона Иван Иванович Кривомаз. В темноте светились четыре цигарки.

Ночь была тихая и душная. Назойливо жужжали комары. Меж ветвями деревьев сверкали зарницы.

Аким Петров протяжно зевнул и сказал, не обращаясь, собственно, ни к кому:

— Небось не терпится хлопцам до своих добраться, секунды считают.

— Еще бы! — отозвался степенный Кривомаз. — Три года мотаться у черта в пасти, сознавая, что тебя в любой момент могут вздернуть на виселицу, это не у тещи блинами угощаться.

— Ты что ж, Иван Иванович, полагаешь, что войскам легче, чем нам? — спросил Хомутников.

— На войне, товарищ комиссар, всем не дюже легко, — рассудил Кривомаз, — а только когда рядом с тобой и за спиной твоей — свои, когда ты знаешь, что после тяжелых боев подразделение твое отведут на поправку во второй эшелон, и кормят тебя нормально, и оружием обеспечивают, а ежели ты ранен — чистая койка в госпитале найдется и врачи за тобой присмотрят — нужные лекарства дадут, а после госпиталя можешь даже в отпуск съездить, родных своих повидать, — это совсем иной коленкор, чем у нас тут…

В звездном небе с грозным гулом проплыли на запад тяжело нагруженные бомбардировщики. По небосклону скользнул и тотчас же погас бледный луч прожектора. Тявкнули и умолкли немецкие зенитки.

— Наши полетели, — определил Петров. — На слух — не меньше полка.

— Чай, не сорок первый год, — отметил Хомутников, чиркая трофейной зажигалкой. — Теперь наши не только полками, а и дивизиями летают. Пусть почухаются фрицы…

Федор сидел молча, слушая товарищей. С нетерпением поглядывал на фосфоресцирующий циферблат часов.

— И тебе невтерпеж? — спросил его Петров.

Он ответил не вдруг. Встал с бревна, походил, потом присел на охапку скошенной травы и лишь после того заговорил тихо:

— Конечно, я тоже, как все, и волнуюсь и радуюсь. А к этому прибавляется и еще что-то, похожее на вину перед теми, чьи могилы рассеяны по здешним лесам от Западного Буга до Березины. Мы вот уходим, а они остаются здесь. И хоть я отметил в своей записной книжке место каждого захоронения, а все же сомневаюсь: найдут ли родные после войны хотя бы эти могилы?

— Найдут, товарищ политрук, — убежденно сказал Кривомаз. — Ну, а если какую могилу и не обнаружат, что ж поделаешь? Война есть война.

— Хватит, братцы, наговорились! — перебил старшину Петров. — Пора за дело!