Иван Акулов - В вечном долгу

— Некогда мне с тобой. В другой раз давай.

— В другой раз опять будет недосуг. Вот я, Лука Дмитриевич, совсем пошла в утильсырье, от меня, видать, проку нет и не будет. А прошлым — сказала мне одна умная головушка — у нас нынче не хвалятся, потому-де кого не хвати, тот и заслуженный. Верно. Себя взяла — у меня медаль за войну. Вот обо мне, значится, и речи нету. Но Алексею-то надо помочь. Он шкуру рвет на колхозном деле. А за себя постоять не может. К себе не тянет. Все стыдится — в скопидомстве комсомольца обвинят. А комсомолец-то, может быть, со мной, со старухой, погибнет в развалюхе. Где еще такого агронома колхоз найдет? Ты председатель — ты и в ответе.

— Да я, Глебовна, председателем без году неделя. Трошина бы надо тряхнуть. А сейчас погоди, дай мне оглядеться.

— Вы, председатели, не обессудь на слове, меняетесь, как снег, каждую зиму, а то и того чаще. После войны в председателях перебывал чертов косяк, и каждый заставлял меня, как ты же сейчас, годить. Козельников был — такой долговязый, помнишь? — тот все хвалил меня за работу и с пеной у рта обещал: дам я тебе, Глебовна, лесу. Непременно дам. Ушел. Палкин — этот все улыбался по пьяному делу — обещал. Его ушли. Крапивин, царствие небесное, не стану врать, даже не сулил. Трошин. Что Трошин… Теперь ты. Что вот скажешь?

Спокойный, пристальный взгляд Глебовны, ее вроде бы и шутейные, но подковыристые разговоры о председателях рассердили Лузанова, он даже слегка покраснел, но крепился, беспокойно поглядывая на дорогу. Молчал. Что сказать Глебовне, не знал. Ей уже действительно всего наговорили: дворец бы можно выстроить. И вдруг с уст Лузанова сорвались необдуманные, но самые нужные слова:

— Ты все, Глебовна, уповаешь на председателей. А ведь председатель — он только и есть председатель. Кроме него, еще имеется правление. Оно всему голова. Я тебе только, могу дать совет: напиши заявление. Нет, пусть лучше Алексей Анисимыч сам напишет, а мы разберем и, думаю, поможем. Хм.

— Ничего, по-моему, толкового из этого не выйдет. Вишь, он, Алексей-то, какой, все норовит от себя да от себя. А бумажка нам не пособит. Нету у меня ей веры.

— Напиши. Таков порядок.

— Беспорядок.

— Как смотреть. Надо иметь в виду опять же, что таких хибарок, какая у тебя, в Дядлове и в полста не уложишь. Вот и нужны заявления, чтобы у каждого все взвесить и все обсудить. Кому помочь, а кому и повременить.

— Чего весить, Лука Дмитрич. Возьми одно во внимание: агроном здесь живет.

— Опять за то же, опять: у попа была собака, — раздосадованно сказал Лузанов и начал разбирать вожжи.

Глебовна хоть и была поглощена разговором, однако чувство тревоги за Алешу не покидало ее. И она смотрела уже не только вдоль деревни, но и оглядывалась на двор: может, опять его выкинет из-под берега Кулима.

— Вот он, Лука Дмитриевич, — не показав своей радости, как могла спокойно, сказала Глебовна и добавила уже совсем успокоенная: — Говорила, что придет. Берегом и пришел. Алеша! — позвала она. Но Алексей не отозвался. Он скоро взбежал по ступенькам крыльца и скрылся в дверях сенок.

— Иди-ка, понужи его. Какого черта он… Язви те, опоздаем совсем.

Когда Анна Глебовна вошла в избу, Алексей стоял посреди избы в трусах и растерянно вертел перед глазами изорванные брюки.

— И где ты был? Председатель ждет. Хлебни хоть кашки. Неужто голоден поедешь.

— Ехать мне, Глебовна, не в чем. Во, погляди.

— Ах ты, окаянный народец. Да где же тебя так подцепило! Ну только. Да хоть бы по шву. Ну-ко, ну-ко, девки. Что же делать? А он ждет. Сердится.

— Скажи ему, Глебовна, пусть один едет.

— В уме ты? У вас же большое дело.

— Тогда давай Никифоровы брюки.

— И не заикайся. Он возвернется, может, голее тебя.

— Купим ему новые. Получу деньги и куплю.

— Чего ты получишь? Получишь — на хлеб опять надо.

— На хлеб, на хлеб! Будет день — будет и хлеб. Сказал, куплю. Приедет он — и куплю.

— Приедет? — Голос у Глебовны дрогнул и безвольно затряслись губы, но обведенные густой тенью глаза вдруг молодо блеснули: — Алешенька, а приедет он, ты думаешь?

— Думаю, приедет. Что же мы, напрасно, что ли, ждем его.

— Алешенька, и какой ты… окаянный народец. Само собой, купим ему потом. Коротковаты они тебе. Никифор росточку небольшого. Но ничего, обойдутся. А в поясе тут как тут.

Алексей под ликование Глебовны натянул на свои длинные ноги Никифоровы штаны в полоску из простой хлопчатобумажной ткани, с затвердевшими складками на сгибах, и, схватив кусок хлеба, выбежал на улицу. А Глебовна присела на угол открытого сундука и, расслабленно уронив свои сухие, изувеченные работой руки на колени, долго недвижно сидела и улыбалась тихой умильной улыбкой, полная и враз уставшая от нежданной радости. Должен Никифор вернуться домой. Погляди, как сказал Алешка, окаянный народец: «Что же мы, напрасно, что ли, ждем его».

Удержался Лузанов от ругани и на этот раз, однако сказал не без укора:

— По холодку, думал, доедем. Доехали. Но-о-о, болван, зачесался… Иван Иванович страшно, не любит опозданий.

Дорога уже сильно притаяла, и из-под ног мерина взлетали ошметки грязи, сыпались в ходок, на одежду, лица, перелетали через головы.

— Тише ты, лешак, — сердился Лука Дмитриевич. — Эко, самовар пустой. В город приедем чертями. Ты, Алексей Анисимович, справку по навозу везешь?

— Я и так помню. Кот наплакал. Две тысячи возов.

— Так мало?

— Сколько вывезли.

— Что же я, курам на смех буду докладывать исполкому такую цифру! Десять тысяч я доложу. И ты, к слову придется, говори то же. Хм.

— Каких же десять, Лука Дмитриевич?

— Что-то не учли, да вывезем еще — вот и будет около этого.

— Не будет и близко.

— Ну ладно, помалкивай. Я знаю, будет или не будет. Эй ты, уснул, тетеря. — И Лузанов с потягом вырезал мерина кнутом между ног.

В том конце коридора, где кабинет председателя исполкома райсовета Ивана Ивановича Верхорубова, собрались все, вызванные на совещание. Тут в основном председатели и агрономы колхозов, кое-кто из работников МТС. На своих местах все это руководящий народ, но сейчас, перед лицом районного начальства, все подчиненные, все равны, и это сближает, единит. Потому и разговоры тут без обиняков, от которых иному хоть в крике взвейся.

— «Сталинец», говорят, грузовик покупает.

— И купит.

— Леском сорят — паровоз можно купить.

— Вы почему наряды заполняете задним числом?

— А ты не думай задним местом.

— Пивца нет ли в чайной?

— Ты, Малков, думаешь вообще когда-нибудь чинить мост у Лободы?

— Дай пеньковой веревки.

— Тебя мочальная выдержит.

— Хо-хо-хо.

— Здравствуй, Алеша, — под бок Мостового ткнул своим маленьким кулаком Деев, который в техникуме все время ненасытно сосал дешевые папиросы и страстно мечтал уехать вместе с Алексеем Мостовым в геологическую партию. Мостовой просиял весь в беспредельно дружеской улыбке, облапил щуплые плечи друга: