Иван Акулов - В вечном долгу

Клюшников встал, мягко ступая по полу своими разбитыми, с широкими, но короткими голенищами сапогами, прошелся по комнате. Отбросил ногой с дороги в угол комнаты окурок.

— С квартирой извини. Будем считать, что этот вариант неприемлем. Пойду в контору и покумекаю еще. Безвыходных положений не бывает. Счастливо оставаться.

И Клюшников ушел.

Оставшись один, Сергей опустился на закинутую одеялом кровать и долго сидел, задумавшись. Как всегда после неприятного разговора с кем-нибудь, им овладела желанная мысль бросить МТС и закатиться куда-нибудь. Куда именно, он не представлял, но тайно, глубоко в душе, берег надежду оказаться где-то рядом с Линой. Она любит его и простит ему ту мальчишескую выходку. А с Линой везде будет хорошо и уютно жить. Разве при Лине какой-нибудь байбак, подобный Клюшникову, скажет, что надо потесниться? «Комнаты отдам, — вдруг решительно подумал он. — На кой черт мне они, эти пустые стены. А случится уехать — из-за квартиры, мол. Все равно я тут и так один и этак один. Не ко двору, словом…»

С этими мыслями он вышел из дому и на крыльце столкнулся с теткой Татьяной. Она поднималась убирать его квартиру и несла ведро с веником и тряпкой.

— Здравствуйте, Сергей Лукич. — Женщина уступила ему дорогу. — Ключик-то на месте?

— Ты вот что… Прибери там, а все мои вещи перенеси к себе.

— Куда к себе, Сергей Лукич?

— Другие будут там жить, не понимаешь, что ли? Перетащишь и сходи к Клюшникову, скажи, Лузанов освободил ему квартиру.

Сергей, не заходя в контору, прошел в гараж, приказал первому попавшемуся шоферу завести «газик» и, сев за руль, уехал в колхоз «Пламя», где все еще тянулась посевная, потому что хозяйство больше всех сеяло по весновспашке.

Когда выехал за Окладин, солнце уже было высокое и жаркое. В машине, под легким тентом, копилась тугая духота. Ноги в заношенных портянках и тесноватых сапогах жарко горели от пота. У первого же мосточка, пока не остыли, мыл ноги. Потом посидел босой, с наслаждением шевеля освеженными пальцами.

Вода в ручейке теплая, чистая. С берегов в нее спускалась нежно-зеленая трава, насквозь прохваченная солнцем. Пахло чем-то свежим, крепким, раздражающим. «Вот и весна кончилась, — грустно подумалось Сергею, — а я, можно сказать, и не видел ее. Кажется, на глазах растаял снег, обогрелась земля, проклюнулась травка, поднялась, дохнуло свежестью, а я почему-то ничего этого не заметил. Да и до этого ли? Колесишь по полям день и ночь. И неужели так будет каждой весной?..»

Остаток пути надоедливо досаждали мысли о том, что в колхозе снова придется разбирать жалобы агронома и трактористов, ругаться на огрехах, подписывать акты на пересев невсхожих участков… Как это все мелко и нестерпимо нудно. Стоило ли ради этого кончать институт!..

В колхозе Лузанова нашла телефонограмма, в которой главному агроному МТС предлагалось немедленно прибыть в облсельхозуправление с отчетом о весеннем севе.

Времени оставалось мало, поэтому Сергей успел только взять в гостинице номер, побрился, наспех перекусил и поехал на совещание.

Солнечное, с застойным воздухом утро сулило жаркий день. Окна в трамваях были уже подняты, и в лицо плескался мягкий встречный ветерок, пахнущий бензиновой гарью, теплым асфальтом, молодой зеленью и пылью. Отвыкший от городской сутолоки, Сергей невольно вспоминал, как тяжело придавил его шум и бурливое движение толпы, когда он впервые оказался в незнакомом городе. Вспомнил еще, как хотелось тогда умчаться обратно в Дядлово, и подумал: «Глуп еще был, как подсосный телок». Воспоминания о прошлом мешали Сергею сосредоточиться на какой-то важной и приятной мысли, но он сознавал, что непременно вернется к этой мысли, когда вокруг будет тихо и спокойно.

Доклад главного агронома облсельхозуправления слушал рассеянно, потому что все время думал о Лине, соображая, о чем он будет говорить с нею по телефону и потом, при первой встрече. Всегдашняя самоуверенность внушала только бодрые мысли. Совещание для Сергея длилось нескончаемо долго и казалось самым нудным, хотя Окладинскую МТС не упоминали ни с плохой, ни с хорошей стороны.

После совещания Лузанов тотчас же направился в гостиницу.

И чем ближе подходил к ней, тем сильнее овладевало им то чувство беспокойства, которым он жил почти весь день. Забежав в свой номер, швырнул на диван шляпу и взялся за телефон. Сердце у него билось где-то у самого горла, билось и радостно и неспокойно. Наконец, переведя дыхание, он улыбнулся и так с улыбкой начал набирать памятный номер, в котором было три единицы. Единицы эти правильно чередовались с другими цифрами, и такой порядок был Сергею дружески знаком. В трубке прерывисто загудело, он представил, как Лина, услышав звонок, бросила свои занятия и спешит к телефону. Мягкие белые волосы ее, как всегда, легким крылом спускаются над правой бровью. Она на ходу поправляет их и улыбается уголками рта. На этот раз он с трепетной радостью подумал об ее улыбке… Наконец, гудки оборвались, на другом конце провода кто-то взял трубку.

— Алло? — слабым, словно бы подкосившимся голосом спросил Сергей и услышал:

— Дома никого нет, батюшко. А я глуха. Позвони попозже.

Разговора не вышло, но радость ожидания стала еще острее, и он просто не знал, куда себя деть: то ложился на диван, то ходил по комнате. Наконец, заперев свой номер, спустился вниз и у самых дверей буфетной комнаты встретился с Иваном Ивановичем Верхорубовым, нагруженным свертками и бутылками.

— Ты чего здесь, Лузанов?

— Да вот перекусить бы…

— Я не об этом. В городе, спрашиваю, зачем?

— На совещание вызывали. С отчетом о севе.

— Отчитался? Пойдем ко мне. Ну-ну, будет еще упираться. На бутылки. Пошли, пошли, у меня все взято.

В номере Иван Иванович снял свой пиджак, галстук, расстегнул воротник рубашки и сразу стал меньше, будто усох, сделался по-домашнему прост. Он, видимо, недавно побрился, и тонкая кожа на его лице сухо глянцевела. На левой скуле свежо чернело пятнышко пореза. Большой увядший рот все время чему-то улыбался.

Телефон, настольную лампу и тяжелый из мрамора чернильный прибор Иван Иванович сдвинул на угол стола, а на середине разложил колбасу, сыр, хлеб, конфеты, бутылку коньяку и несколько бутылок пива.

— У меня сын здесь живет, — говорил он, нарезая острым перочинным ножом колесики лимона. — Но я к нему ни ногой. Теща у него, слышите, хуже серной кислоты. Не могу ее видеть, потому мы уж с ним всегда встречаемся вот так, в гостинице. Ну давай по стопке, пока его нет.

Верхорубов одним глотком выпил налитый в стакан коньяк и с шумным свистом выдохнул воздух из обожженного горла. Потом, кисло морщась, начал сосать лимон — по тонким, хрупким пальцам бисеринками покатились две капельки соку.