Ольга Гуссаковская - Повесть о последней, ненайденной земле

В памяти встает большая река, плоты… Эх, сейчас бы нырнуть на глубину да саженками на другой берег! Лена встряхнула головой, отгоняя грешные мысли. Мало ли чего хочется! Все ребята сегодня в поле, а она что, хуже других? В колхозе не хватает рабочих рук, и на правлении решили, что школьники пойдут на прополку. И Лена пошла, хотя она даже в школе здешней еще не была ни разу, только издали смотрела на нее.

Чудная здесь школа, ничего школьного в ней нет — тяжелый приземистый дом из красного кирпича. Кулак, говорят, какой-то еще до революции построил… И директор в этой школе тоже совсем не как в городе — никакого страха не наводит. Спокойный такой человек в линялой солдатской гимнастерке. Живет в избе, как все, и на поле работает, как все, если нужно…

— Что больно отстала, помощница? — окликнула Лену тетя Нюра. — Ты потес-то высоко не поднимай, устанешь. Смотри, как я делаю…

Но тетя Нюра не успела показать, как именно надо рубить зловредные сорняки. От деревни до поля растянулась целая процессия, и впереди всех Романовнина бабка тащила за руки Кольку и Павку, а Нонка сама шла следом. За ними поспешали другие старики и старухи из тех, кто не мог уже выйти на поле, и ребячья мелкота со всей деревни. Дворняжки провожали их заливистым лаем.

У Лены упало сердце: ведь чувствовала, что нельзя оставлять пацанов на Нонкино попечение! Что же они такое успели натворить, раз всю деревню собрали?

Бабка подвела ребятишек прямо к тете Нюре:

— Смотри… смотри на своих! Голодать теперь станем из-за них…

Простоволосая, худая старуха без толку повторяла слова и явно ничего не могла объяснить. Но уже рядом с ней, как из-под земли, выросла Романовна. И все разъяснилось: Колька и Павка, забытые Нонкой, отправились к бабке в огород и оборвали весь цвет с ранней картошки.

— Да-а… нам Федька сказа-ал… — тянули они скучными голосами.

У Лены отлегло от сердца — велика беда! Но, взглянув на Романовну, она так и замерла: по коричневым, жестким щекам ее катились слезы.

— Господи, — сказала она тихо, совсем не своим ругательным голосом, — а я-то как старалась, глазки в избе проращивала… И все попусту!

Нонка тревожно смотрела на Романовну огромными, чуткими глазами и, не замечая этого, теребила в руках никлые лиловые цветы картошки.

И тетя Нюра расстроилась всерьез:

— Угомону на вас нет, мучители! — замахнулась хворостиной на мальчишек. — Помереть мне, что ли, чтобы не маяться с вами!

Лена ничего не понимала: в жизни не думала, что красивый картофельный цвет что-то значит для урожая! К ним подходили люди с других делянок, ахали, жалели Романовну. Ведь у нее тоже дети, их кормить надо, а когда-то теперь картошка новый цвет наберет… Подошел незаметно и директор школы Степан Ильич, а с ним знакомый уже Лене биолог Петр Петрович.

С самой той ночи Ивана Купала не пришлось ей с учителем видеться — всех к дому привязывали дела. И Лену тоже. Теперь он стоял рядом, все такой же немножко смешной и не деревенский. А Степан Ильич ничем не отличался от скудных сосновских мужиков: невысок, не особо силен и загорел до того, что русые волосы кажутся белыми.

— Что же это происходит тут? — спросил он у первой попавшейся старухи. — О каком неурожае речь? Ни градом не било, ни солнцем не палило, а вы уж и носы повесили. В чем дело?.

— Да что? Хотела вот скороспелки детям вырастить, — начала объяснять Романовна, — только цвет набрала картошка, а золотовские пацаны все пооборвали. Хоть бы и не сажала, не убивалась над нею попусту…

Женщины сейчас же обступили Степана Ильича плотным кольцом, до времени словно и не замечая второго, пришедшего с ним человека. Лена поняла, что со словом его считаются.

— Я думаю все же, что беды в случившемся нет, — сказал Степан Ильич. — Знаю и то, что вы можете сказать: не у тебя, мол, самого, так тебе и горя мало. Но вот тут со мной новый человек, наш преподаватель биологии. В дела сосновские он никак еще встрять не успел, а наукой о растениях всю жизнь занимается. Пусть он и ответит: имеет картофельный цвет значение для урожая или нет?

Все обернулись к стоявшему рядом с директором Петру Петровичу.

Лена почувствовала, что сам его вид производит на людей нужное впечатление: что бы он ни сказал, это будет словом ученого человека.

— Почти никакого, — объяснил учитель уверенно. — Это только внешний сигнал о том, что процесс роста клубня заканчивается. Когда-то по незнанию люди пытались есть картофельные плоды — «бульбочки», а не клубни. Конечно, ошибку скоро исправили, но цвет как-то связался в сознании с урожаем, так и живет это поверье до сих пор.

— Слышали? — спросил Семен Ильич. — А я еще больше скажу, пусть вот старые люди поправят, если что не так. Давно ли у нас в Сосновке на «нижнем» конце и вообще-то картошку стали есть? Забыли, как старики раскольники твердили: «Кто ест траву картофь, у того в крови ковь»? Да «кто чай пьет — отчается…» Всё они готовы были запретить, от всего отвернуть людей. Теперь, конечно, картошку все едят, а шепоты всякие староверские живут. Не тебе бы только, Романовна, слушать их…

Бригадирша утерла концом платка коричневое лицо.

— Да я, Степан Ильич, и не слушаю. Только если люди говорят, а у меня, сам знаешь, семья-то…

— Не умрет твоя семья с голоду, — успокоил ее директор. — А если кто еще сомневается, так я разрешаю на моем участке хоть весь цвет оборвать.

— Да что ты, что ты! — всполохнулась Романовна, — Верим и так. Спасибо тебе! Спасибо и вам, — чопорно, чинно поклонилась Петру Петровичу.

Тот вежливо приподнял худую соломенную шляпу.

И незаметно, словно растаяв под лучами солнца, исчезла, растеклась толпа. Одни собаки еще некоторое время рыскали по полю, не понимая, на кого же им лаять теперь.

Тетя Нюра посмотрела на мальчишек, на Нонку, которая как ни в чем не бывало плела венок из картофельного цвета, и сказала Лене:

— Иди уж и ты с ними в деревню, я и одна справлюсь. А как их, горе мое, оставить одних? Еще и дом-то сожгут, с них станется…

И украдкой, искоса глянула на дочь. Красавица ведь: лиловые цветы на черных кудрях, сама легкая, как из солнечного луча вылилась. А где бродит ее душа?

Лена перехватила этот взгляд и обняла Нонку за плечи — пусть тетя Нюра знает: не даст она ее в обиду. И потянулись вверх по косогору, к деревне: впереди неунывающие Колька и Павка, за ними Лена с Нонкой.

Детдомовский Соколка раза два брехнул на Лену и снова занялся своими блохами. Подойти к ней он и не подумал: ясно, что ничего съедобного нет в руках у девчонки. А Лене стало немножко грустно: «Совсем меня забыл, а я ему лапу лечила…»

Вытоптанный до блеска двор поразил ее безлюдьем. Никого. На обломанной сирени дерутся воробьи. Сохнет за домом безликое детдомовское белье, и не на кого кричать, чтобы не играли среди него в прятки. Лена поднялась на крыльцо и, по-прежнему никого не встретив, прошла в знакомую спальню. Вот здесь тогда сидела тетя Нюра, а она сама вышла не в эту дверь, а в другую, в дальнем конце узкой и длинной комнаты.