Михаил Соколов - Грозное лето

А ведь в генеральном штабе готовились к войне многие годы, устраивали игры на картах и на местности, хорошо знали планы Германии, в частности относительно Восточной Пруссии, и все же оказались к войне не подготовленными. Как и в японскую кампанию. Какой-то несчастный рок. До событий на Дальнем Востоке хотели дружбы с Японией, но получили войну. Потом хотели дружбы с Германией, и царь даже подписал с Вильгельмом в Биорке союзный договор, и вот вновь получили войну. Пытались годами привлечь на свою сторону Румынию и Болгарию, но румынский король Карол объявил нейтралитет и ждет, чья возьмет, и может выступить на стороне Германии и Австрии в любую минуту. И болгарский король Фердинанд не лучше, и турецкий султан Ахмет Пятый…

Веками ведь русские монархи мечтали обосноваться в Константинополе и Дарданеллах, чтобы русским купцам можно было возить товары на Ближний Восток, но позволили германцам так обосноваться там, что теперь их оттуда и не выкурить. Боялись конфликта с Англией? Но Англия сама боялась Германии и рада была сделать все, чтобы направить ее внимание подальше от британских берегов и поближе к границам России, и если теперь выступила против Германии, то только потому, что и думать не хотела о том, чтобы рядом с «владычицей морей» появился сильный немецкий флот.

И Самсонов впервые за все время своей службы, за всю жизнь подумал: нет, не способен Петербург добиваться своих целей ни на востоке, ни на западе. Плохи у России министры, плохи военачальники наверху, привыкшие всю тяжесть войн возлагать на плечи низших чинов и офицеров, наконец, никудышные советчики у государя. А если эта война не принесет желанных результатов, если войска будут бедовать, голодать, погибать за такую Россию, за такое правительство, — может случиться и новый пятый год, но во всеобщем масштабе и силе. Ибо армия — это мужики и мастеровые, у коих сейчас — оружие всех видов.

И чувствовал: а ведь от таких мыслей можно и голову потерять. Мыслей о том, что Россия идет не тем путем и не туда, куда ее ведут. А кто ведет — это безразлично. Скорее всего, ведут все.

В том числе и он, генерал…

Нейденбург предстал перед Самсоновым в образцовом состоянии: неширокие, мощенные квадратами булыжника улицы были подметены и на них не было видно даже окурков, окна потемневших кирпичных домов были освобождены от жалюзи, а некоторые были и открыты, и в них играли солнечные блики и мелькали белесые головки любопытных подростков; и лавчонки были открыты, хотя в них не видно было покупателей, и лишь витрины нескольких больших торговых заведений, сожженных хозяевами, да крыши крайних домов, с которых недавно ландверы стреляли в казаков и подвергались бомбардировке, слегка еще дымились, да там и сям бродили брошенные хозяевами в панике и спешке собаки всех мастей и окрасок.

Солнце клонилось к вечеру, и близкие леса уже прислали в город свою живительную прохладу, но гарь не очень охотно уступала ей свое место и все еще теснилась в узких улочках и источала синий чад.

Вразнобой и робко звонили церковные колокола, и на их зов величаво, как павы, шли на слишком раннюю вечернюю молитву чопорные старухи в маленьких шляпках или в черных деревенских шалях, настороженно посматривали по сторонам, на русских военных, будто те могли завернуть их и заколотить в домах наглухо, и ворчливо подгоняли своих нерасторопных супругов, то и дело отстававших, чтобы перекинуться новостями со знакомыми, но знакомых было мало, ушли в тыл, и старики, не найдя подходящих собеседников, понурив головы и нахлобучив черные шляпы, покорно плелись за своими древними, как мир божий, подругами и тоже бросали тревожные взгляды на кирпичные тротуары, где сновали военные, торговцы всякой мелочью, невесть когда и откуда появившиеся здесь с увесистыми корзинами, с парусиновыми узлами за плечами, с чемоданами и даже с дамскими фанерными коробками для дорогих шляпок.

Ни одного деревца, или кустарника, или цветочной клумбы не было видно решительно нигде, но возле окон, то там, то здесь, висели красочные плетеные корзиночки с настурциями, с фуксиями, геранью, а то просто с травкой какой-нибудь, подвешенные на веревочках и на ленточках, как детские игрушки на елках, и это придавало улицам некий семейный уют и праздничность.

Казалось, что здесь и не было войны, и город никогда и не горел и еще не проснулся как следует после каких-то торжеств, о которых напоминали эти корзиночки, и цветы, и подметенные улицы, и распахнутые кое-где окна, и лишь белые полотнища из простыней и наволочек, приспущенные из окон и балконов, да отдаленные выстрелы в лесах за городом напоминали достаточно выразительно, что война была здесь только что и вымела едва ли не всех насмерть перепуганных горожан, бросивших насиженные места в панике и спешке такой, что полчища любимых пинчеров, догов, пуделей и терьеров остались на произвол судьбы, и не могла лишь захватить с собой каменные дома, и улицы, и древних стариков, словно они были обузой и им все едино пришла пора умирать, а где и как — это их дело.

Но Нейденбург жил своей извечной жизнью, и его более здравомыслящие граждане не собирались бросаться очертя голову, как то делали некоторые их соотечественники-горожане же, в неизвестное, и вот шли в церковь молиться и жаловаться богу на не очень-то справедливо устроенный мир человеческий. В самом деле, думалось им, чего ради они обязаны заколачивать себя в домах из опасения, что русские могут ворваться в их жилище и проглотить их живьем? Вон они ходят по Нейденбургу, занятые своими хлопотами, и — ничего, никого не глотают, шкуру не сдирают и даже по магазинам не шляются в поисках лакомств, или суконных троек, или сапог своих любимых.

А ведь агентство «Вольф» именно об этом и распространяло всякие ужасы и страхи и советовало как можно быстрее удрать от русских подальше куда-нибудь, а чтобы они не вздумали разлечься на немецких перинах, жечь все немецкое до пепла, — рейх потом все построит заново.

«…Глупость же невероятная, ваше величество, кайзер наш благочестивый и благословенный господом. Кто этому поверит? И кто поверит, что с русскими, равно как и с французами или англичанами, нельзя было поладить мирно и договориться обо всем? Можно! А вы не захотели этого и вступились за старого идиота Франца-Иосифа, который уже давно засиделся на этом свете, и вступили в войну против России. Или вы забыли предупреждение Бисмарка: Россию никогда нельзя победить и расчленить, ибо русские, как ртуть, все равно соединятся и Россия будет всегда. Да еще и других вокруг себя объединит, славян — в частности. А теперь вся Восточная Пруссия бросилась к вам в Берлин искать утешения и защиты. От русских! А куда будут бросаться бельгийцы, французы, сербы и русские от нашего оружия, которое сильнее всего прочего во всей Европе? Некуда. И уж лучше бы вы, ваше величество, музицировали или писали… пейзажи своих имений — главным образом, — да простит меня господь наш всемилостивый за подобные речи о своем помазаннике божьем…»