Михаил Соколов - Грозное лето

Орановский стал белее стены и не знал, что говорить и что делать, и едва не со слезами на глазах умоляюще смотрел, смотрел на Данилова, пока тот сказал:

— Разрешите мне все выяснить обстоятельно, ваше высочество, а уж затем я доложу вам. И бывшего в плену офицера допрошу.

Великий князь скосил на него черные, лютые глаза и смягчился:

— Хорошо. Бывшего пленного нашего офицера доставьте в Барановичи. Генералу Орановскому запишите в приказе мое строгое порицание.

— Слушаюсь, — ответил Данилов, довольный крайне, что с этим дело кончилось.

А Орановский еле вымолвил:

— Постараюсь более не заслужить вашего неудовольствия, ваше импера…

— Постарайтесь лучше служить, — оборвал его великий князь и продолжал тем же тоном: — А вам, Юрий, делаю замечание за то, что вы плохо надзираете за своими подчиненными.

— Виноват, — согласился Данилов, а мысленно добавил: «Не меня, ваше высочество, а эту лису Янушкевича надлежит прижать как следует за невмешательство в штабные дела ставки».

Великий князь, все так же расхаживая по кабинету, продолжал:

— Генерала Комарова повелеваю уволить с должности начальника дивизии и из действующей армии… Начальником четвертой дивизии назначить генерала Милеанта…

— Слушаюсь, — подал голос Жилинский.

— Генерала Благовещенского повелеваю уволить с должности командира корпуса и назначить на эту должность генерала Рихтера. Последнему незамедлительно привести в состояние готовности потерпевшую урон дивизию и быть готовым к наступлению.

— Слушаюсь, ваше высочество, — говорил Жилинский, записывая повеление в блокнот.

И Орановский записал, и Леонтьев.

Великий князь посмотрел на них с явным неудовольствием и хотел что-то сказать, да в это время в кабинет неторопливо и устало вошел генерал Вильямс, представитель союзной Англии, — длинный, как и великий князь, и такой же тощий, одетый во френч с торбами-карманами, и в узкие галифе, и в запыленные до самых ушек сапоги. Слегка охрипшим голосом, не сразу он сказал скорбным тоном:

— Плохие вести, князь… Фельдмаршал Френч отступает…

Великий князь терпеть не мог, когда с ним разговаривают в ставке не по-русски, и что касается Вильямса — то не любил еще и высокомерие, и бесцеремонность, и надменность, с какой он обычно вел себя в ставке, в Баранойичах, поэтому не очень вежливо и сказал своим басом:

— Генерал Вильямс, в русской ставке полагается говорить по-русски. Вы это знаете и тем не менее пренебрегаете исполнением моего повеления.

Генералы с удовольствием переглянулись: наконец-то попало и этому. Давно пора.

Но Вильямс будто и не слышал этих слов и продолжал свое:

— Я говорю, что фельдмаршал Френч отступает…

Великий князь явно терял терпение слушать и раздраженно спросил:

— Куда отступает фельдмаршал Френч? В Лондон, что ли?

— К Ле-Като-Камбре, встретив армию генерала фон Бюлова да еще три корпуса из армии генерала фон Клука и кавалерию генерала Марвица. Вы представляете, мой князь, что это такое? Представляете. Если вы князь, не начнете немедленно обещанного марша на Берлин, чтобы вынудить кайзера снять еще два-три корпуса с запада, что позволит Френчу передохнуть немного, — отступление Френча к Ла-Маншу неизбежно, а там и Дувр, то есть собственно Англия. И тогда Франция останется одна, так как Жоффру придется отступать к Парижу, над коим уже летают цеппелины и аэропланы и бомбардируют его гранатами.

Маркиза де Лягиша как шилом подкололи, и он ястребом накинулся на Вильямса:

Вот, вот… Ваши четыре дивизии только и спасут Францию! А не кажется ли вам, сэр, что без помощи Франции вы все разбежитесь по своим колониям?

Вильямс не остался в долгу и ответил тем же:

— Мы разбежимся или нет, а вы уже перенесли столицу Франции в Бордо, мой друг маркиз, или переносите, если русские вам не помогут своей атакой противника. А что касается четырех дивизий, то смею уверить вас, что мы высадили пять таковых и еще готовим более четырехсот тысяч волонтеров, примерно обученных и вооруженных. В помощь Франции же.

— И себе тоже, — не унимался маркиз де Лягиш, не находя слов более выразительных, но потом все же нашел и сказал со всей откровенностью: — Вы слишком долго дискутировали в парламенте о том, как и почему следует вступить в войну против Германии по всем джентльменским правилам, хотя хотели этого еще с прошлого столетия, когда Германия начала строить тяжелые корабли. А было бы правильнее более всего думать о том, что кайзер может выкурить вас с острова в любую минуту, если Франция и Россия не помогут вам. Вот в чем дело, дорогой мой генерал Вильямс. Вы даже «Гебена» и «Бреслау» упустили потому, что не хотели, чтобы Босфор и Дарданеллы после достались России. Но они еще до войны достались Германии!

И действительно: Вильямс обиделся и только и произнес:

— Мы — генералы, и не нам входить в обсуждение вопросов политики. А вот то, что ваш Ланзерак отступил без согласования своих действий с Френчем и поставил его под угрозу, это достойно сожаления каждого солдата.

— Но Френч не желает подчиняться Жоффру и действует почти самостоятельно. На кого же вы пеняете? — кололся маркиз де Лягиш.

Великому князю, видимо, надоела эта перепалка союзников, кстати не очень тактичная, и он успокоительно сказал Вильямсу:

— Ле-Като, генерал, это не Лондон, так что волноваться и задавать труса, — повторил он излюбленное слово Жилинского, к его удивлению, — пока преждевременно. Война только началась, и нельзя рассчитывать, что она будет вестись нами только с одними успехами и победными песнопениями. У меня тоже есть неудачи: австрийцы оттеснили армию Зальца, немцы — четвертую дивизию Благовещенского, но я не кричу: «Караул!» А вы действительно хотите двумя корпусами и одной кавалерийской дивизией поразить две армии немцев: первую — Клука и вторую — Бюлова. Наивно же, генерал.

Вильямсу лучше было бы промолчать, но он не привык к такому и с обычным высокомерием возразил:

— Князь, у вас под ружьем состоит море, океан великолепных солдат, — думал он сделать комплимент, — а у нас — волонтеры. Попробуйте из них сделать армию! Лорд Китченер не зря просил вас прислать в Лондон корпус казаков, один храбрый вид которых придал бы храбрости всей метрополии, а не только будущим волонтерам, но вы отказали нам в этом. Это — не по-джентльменски, князь.

Великий князь начинал раздражаться.

— У вас в метрополии — семь корпусов, то есть четырнадцать пехотных дивизий, и еще четырнадцать дивизий кавалерии, — сказал он, сдерживаясь, сколько можно было, — однако вам потребовались наши казаки для защиты Лондона от немецких цеппелинов, а вовсе не для вдохновения лондонских обывателей. Я и сказал Сухомлинову, чтобы он сформировал для вас полк старослужащих казаков, но вы обиделись и отказались. Поверьте мне, генерал, я имею больше оснований обижаться на лорда Китченера, который до сих пор, как мне телеграфирует посол в Лондоне Бенкендорф, не может заставить своих промышленников приступить к исполнению наших военных заказов. Между тем у меня скоро нечем будет стрелять. Об этом вы лучше напомнили бы лорду Китченеру.