Михаил Соколов - Грозное лето

Ренненкампф возмущенно воскликнул:

— Не дам! Это вам, молодым школярам, все кажется проще простого: блокировать крепость и идти по узкому дефиле целым корпусом. А Летцен с успехом расстреляет сей корпус из крепостных орудий. Не моя вина в том, что противник располагает отличными железными и шоссейными дорогами и удирает от меня с прытью и рвением, достойным лучшего применения. Или ставки хотят, чтобы я посадил войска на аэропланы и упредил противника за сто верст впереди его головных колонн? — уставился он в Александра большими, злыми глазами, окаймленными темными кругами и от этого казавшимися слишком глубокими.

Александр обратил внимание на его большую родинку на левой щеке и подумал: «А эту дрянь следовало бы вырезать, ваше превосходительство, на всякий случай», и ответил спокойно:

— Ставка все знает, ваше превосходительство, — намеренно преувеличил он осведомленность ставки фронта, — и именно поэтому требует от вашей доблестной армии, — подсластил он, — через два дня выйти в район Бишофсбурга — Алленштейна, чтобы отрезать корпуса Макензена и Белова от западной группы корпусов Шольца и Франсуа. Пока к этим последним не подошли свежие два-три корпуса и кавалерийская Дивизия с запада.

Ренненкампф выпучил глаза и, кажется, не знал, что и говорить, и спросил, понизив голос:

— Мольтке снял три корпуса и кавалерийскую дивизию с западного театра? Он сошел с ума. Генерал Жоффр этим воспользуется без промедления. И Мольтке может расстаться с мечтой о взятии Парижа…

Черт, неужели кайзер так уверен в победе на западе? Как вы полагаете? Это может дорого обойтись бошам.

— Совершенно с вами согласен, ваше превосходительство, — согласился Александр и продолжал гнуть свое: — Тем более, если мы нажмем как следует, что мне и приказано передать вашему превосходительству. Атака и только атака вашей армией противника немедленная — и планы Гинденбурга останутся на бумаге…

И затаил дыхание: ну, сейчас зверь станет на задние лапы, раскроет пасть — и нет его, Орлова, живьем проглотит. Но Ренненкампф бурно заходил по кабинету, опустив голову и отбросив руки назад, и молчал. Секунду, две… пять и десять молчал, а может, и полминуты и наконец остановился возле огромнейших кабинетных часов, в самом дальнем углу кабинета, и загремел на весь кабинет:

— Это — полнейший идиотизм! Я не могу идти по лесам и болотам и губить армию только потому, что Самсонов до сих пор не соединился с моим левым крылом, да еще подставил дивизию Комарова под удар отступающих от меня корпусов, хотя я доносил, что Белов ушел из Растенбурга, да еще два дня тому назад! Что от меня хотят? Я разбил два корпуса, я блокирую Кенигсберг и Летцен, я преследую врага неотступно, и государь соблаговолил выразить мне свою высочайшую признательность за это, а меня ставка намерена сделать козлом отпущения за неудачи Самсонова, не умеющего добить противника. Да и какое мне дело до Самсонова? Нет уж, увольте, милостивые государи, я не брандмайор пожарной части, чтобы тушить пожар у нерасторопного соседа.

Он заложил правую руку за полу мундира, отошел от часов и вновь обрел прежний рост. Потом подошел к Александру, посмотрел в его бронзовое, обветренное лицо своими большими, темными глазами и хотел что-то сказать, видимо доверительно, но раздумал, сел за стол, расписался на конверте и сказал более примирительно:

— Вот моя расписка в получении директивы. Об остальном я позабочусь сам.

Александр взял конверт, посмотрел на размашистую подпись на нем: «Иренибе!..», с какими-то острыми закорючками на конце и жирной чертой с хвостиком, уходившей под подпись, и хотел сказать: «Это — не ваша фамилия, ваше превосходительство», но не сказал, а спросил как бы о само собой разумеющемся:

— Летцен, надо полагать, вы обойдете, оставив против него бригаду? Равно как и Кенигсберг, оставив против него двадцатый корпус, коего будет вполне достаточно для блокады?

И Ренненкампф закипел:

— Да кто вы такой, что позволяете себе диктовать мне, что и как я должен делать? Вам ведомо, что у меня есть директива Жилинского: блокировать Кенигсберг двумя правофланговыми моими корпусами?

Александр тоже дал волю своей настойчивости:

— Но в той директиве сказано, чтобы остальными двумя левофланговыми корпусами вы продолжали наступление, ваше превосходительство. Оные же корпуса стоят на месте и постреливают по аэропланам противника.

Ренненкампф словно бы поперхнулся и не мог ничего возразить, а только водил туда-сюда лютейшими глазами, рассматривая его и так и этак, и наконец гаркнул:

— Как вы смеете, молодой человек, так вести себя с командующим армией?

И Александр пошел на крайность: не повышая тона, он сказал:

— Ваше превосходительство, мне приказано именем ставки верховного потребовать от вас незамедлительной помощи второй армии. Позволю себе предупредить вас: вы можете навлечь на себя такой гнев высшего начальства за нежелание или медлительность в своих действиях в этот критический момент для всего фронта, что последствия его трудно и предвидеть…

— Вы смеете стращать меня, генерал-адъютанта, командующего вверенной мне лично государем армией? — гремел Ренненкампф и хлопнул ладонью по столу так, что все на нем заходило ходуном, как от землетрясения.

Александра передернуло от негодования. Да что он, в самом деле, слепо кланяется уставным порядкам, вместо того чтобы сказать этому вельможе: или вы делаете то, что должно делать соседу, или ясно и членораздельно скажите: «Самсонову я помогать не буду. Не желаю. Не хочу. Ибо я ненавижу этого человека еще со времен японской кампании».

И сказал решительно и требовательно:

— Ваше превосходительство, мы напрасно теряем время. Мне надобно знать, что ваша армия будет делать сегодня, сейчас, немедленно в целях атаки немцев в районе Алленштейна — Бишофсбурга с тыла вторым и четвертым корпусами и атаки в районе Алленштейн — Гутштадт — кавалерией хана Нахичеванского. Пока этого не будет сделано, я не покину ваш штаб. Именем ставки верховного — рекомендую вам: исполнить свой воинский долг перед престолом и отечеством, перед тысячами солдат и офицеров, кои в эту минуту грудью принимают на себя атаку неприятеля…

— Что вы еще… рекомендуете мне сделать? — грозно спросил Ренненкампф.

И Александр бухнул во все колокола:

— Рекомендую вам не повторять своей ошибки при Ентайских копях в Маньчжурии, повлекшей за собой потерю копей и… ваш инцидент с Самсоновым на Мукденском вокзале.

— Вон! — раздался на весь кабинет неистовый рык. — Адъютант, Удалить сего мальчишку и под конвоем отправить в ставку фронта! И не разрешать ему заходить в аппаратную! И выдать ему на дорогу полфунта хлеба, не более…